– Ты спас ее, – произносит Джулия.

– Мне все казалось, что это сон или какой-то невероятный эксперимент, и я в любой момент могу очнуться. Однако день шел за днем, месяц за месяцем, год за годом… И я постепенно просто привык. Все казалось таким нормальным, что спустя время я даже практически не вспоминал о том, что со мной случилось. До позавчерашнего вечера.

– А что произошло позавчера? – спрашивает Меган.

– Женщина спрыгнула с небоскреба в Верхнем Вест-Сайде. Это был тот самый случай, который я тогда расследовал. И я словно проснулся от долгого сна – длиной в целую жизнь. Сейчас как раз та самая ночь, когда меня отправили обратно.

На лице Джулии читается то ли недоверие, то ли глубокий шок. Глаза Меган стекленеют:

– Я должна была умереть.

Барри ласково заправляет волосы ей за уши, как делал, когда она была маленькой.

– Нет, ты там, где тебе следует быть. Ты жива, и это на самом деле.

* * *

Барри не идет на работу – и не только потому, что вернулся домой в семь утра. Он боится, что у коллег ночью тоже возникли воспоминания о смерти его дочери – об одиннадцати годах, когда ее не было в живых.

Проснувшись, он видит, что телефон буквально разрывают уведомления – пропущенные звонки, голосовая почта, ошеломленные эсэмэски о Меган. Барри никому не отвечает. Сперва нужно поговорить с ней самой и с Джулией. Им надо решить между собой, что говорить людям, хотя он даже представить не в состоянии, какие тут могут быть варианты.

Он входит в бар в Нохо, за углом дома Меган. Дочь и бывшая жена ждут в угловой кабинке, возле кухни, откуда пышет жаром, доносится грохот кастрюль и сковородок, шипенье жарящейся еды.

Скользнув на место рядом с дочерью, Барри кидает на сиденье свое пальто. Меган так и не пришла в себя от шока, вид у нее измученный и потрясенный. Джулия выглядит ненамного лучше.

– Как ты, Мегс? – спрашивает Барри, но дочь только смотрит на него пустыми глазами. Он поворачивается к Джулии. – Ты говорила с Энтони?

– Пыталась дозвониться, не смогла.

– С тобой все в порядке?

Она качает головой. Глаза у нее блестят.

– Нет, но сейчас не обо мне надо думать.

Они заказывают еду и напитки.

– Что нам говорить людям? – спрашивает Джулия. – Мне уже звонили с десяток человек.

– У меня то же самое, – кивает Барри. – Думаю, пока надо придерживаться версии, что это все СЛП. О нем они, по крайней мере, слышали.

– Разве не надо рассказать, что с тобой произошло? О странном отеле, кресле и о том, что ты живешь эти одиннадцать лет по второму разу?

Барри вспоминает о предупреждении, полученном в тот вечер, когда он вернулся в воспоминание о смерти Меган. Никому ничего не рассказывай – ни жене, ни дочери, ни единому человеку.

– Нет, это опасно. Пока нужно хранить все в тайне. Просто постарайтесь вернуться к обычной жизни.

– Как? – Меган едва владеет своим голосом. – Я не знаю, что мне теперь вообще о своей жизни думать.

– Сперва будет непросто, но постепенно мы войдем обратно в колею. Человек ко всему приспосабливается, такой уж мы вид, правда?

Рядом официант вдруг роняет поднос с напитками. Из носа у Меган начинает идти кровь. Барри чувствует вспышку боли где-то позади глаз. С Джулией, сидящей напротив, определенно творится то же самое. Весь бар вдруг затихает, все молчат, словно застыв на своих местах, только музыка играет из динамиков да бубнит телевизор над стойкой.

У Меган дрожат руки. И у Джулии. И у Барри. На экране ведущий новостей с окровавленным лицом пялится в камеру, с трудом подбирая слова:

– Я, э-э… не знаю, если честно, что сейчас произошло. Но что-то точно случилось.

Картинка сменяется прямым эфиром из Центрального парка. У южной его границы, на Западной 59-й улице вдруг возникло здание, которого только что просто не было. И оно огромное, определенно высочайшее в городе – больше двухсот этажей. Две башни – одна на Шестой авеню, другая на Седьмой – соединяются наверху удлиненной структурой в виде перевернутой буквы U.

Меган издает какой-то скулящий звук. Барри хватает пальто и вылезает из кабинки.

– Куда ты? – спрашивает Джулия.

– Идемте со мной.

Выйдя из ошеломленного, притихшего бара, они забираются в полицейскую «Краун-Викторию» Барри. Он врубает сирены и несется на север по Бродвею, потом сворачивает на Седьмую авеню. Доехать удается только до Западной 53-й, дальше все забито. Люди вылезают из машин. Барри, Джулия и Меган тоже бросают свою и двигаются дальше вместе с толпой.

Через несколько кварталов они останавливаются посреди улицы, чтобы увидеть все своими глазами. Вокруг тысячи нью-йоркцев, лица подняты вверх, многие держат в вытянутых руках телефоны, снимая неожиданное прибавление к архитектурному пейзажу Манхэттена – U-образный небоскреб на южной окраине Центрального парка.

– Его ведь там не было, – говорит Меган. – Так?

– Нет, – отвечает Барри. – Не было. И в то же время…

– Он стоит там уже много лет, – заканчивает Джулия.

Они не сводят глаз с чуда инженерной мысли под названием Биг-Бенд[18]. Барри приходит в голову, что до сих пор на СЛП не особо обращали внимания – всего лишь отдельные случаи, пустившие под откос жизни горстки безымянных людей. Однако теперь это коснулось всех жителей Нью-Йорка и немалой части целого мира. Теперь все изменится.

Сталь и стекло западной башни отражают гаснущие лучи заходящего солнца, и память Барри наполняют воспоминания о сосуществовании с этим зданием.

– Я была там, наверху, – говорит Меган.

По лицу у нее текут слезы.

И это правда.

– Вместе с тобой, пап. В жизни не ела ничего лучше.

Когда она получила степень бакалавра в области социальной работы, Барри повел ее отметить выпуск из колледжа в ресторан на самом верху, откуда открывается потрясающий вид на парк. Однако дело не только в этом – Меган была буквально без ума от таланта шеф-повара, Джозефа Харта. В памяти отчетливо запечатлелся подъем на лифте, вертикальная траектория которого сменилась диагональной в начале изгиба здания и затем горизонтальным перемещением вдоль венчающей части.

Чем дольше Барри смотрит, тем больше небоскреб кажется ему частью привычной реальности. Что бы это слово теперь ни значило.

– Папа?

– Да?

У Барри колотится сердце, ему нехорошо.

– Это тоже на самом деле?

Он переводит взгляд на дочь.

– Я не знаю.