Он опасливо оглянулся по сторонам.

«Нам придётся спускаться по этой лестнице, так?» — спросил он, указывая на железную лестницу, уходящую от балкона вниз во двор с гусями и павлинами.

«Да.»

«Отлично! Иди! Мы встретимся во дворе у подножия лестницы. Встречаться здесь будет весьма неосмотрительно… И мне тоже надо кое-что взять с собой перед тем, как мы уйдём.»

В его глазах промелькнули зловещие отблески.

Бедный Миша! Он, несомненно, думал о своей сабле!

Когда я вернулась обратно — где-то через полчаса, поскольку мне пришлось пройти через весь дом, мимо юго-восточных комнат, мимо зала, внутренней лестницы и, наконец, мимо коридора, в котором располагалась моя комната — Миша стоял в нескольких шагах от железной лестницы, скрываясь от света окон бального зала.

Вокруг была глубокая тишина, ибо танцующие пары, гости и члены семьи ушли в столовую, где их внимание было занято обильным русским ужином.

Под загадочным мерцанием звёзд, ярких в этих южных краях, где небо кажется низким и тяжёлым, призрачные силуэты снежных пиков торчали неровными зубцами и, казалось, приглашали дух совершить таинственное путешествие в неизведанные глубины.

В тёмных пятнах густо поросших деревьями равнин было что-то зловещее, и страх, который они внушали, был мощным бодрящим средством для храброй души.

Подул холодный ветер. Я почувствовала в нём мысль и волю, которые скоро будут мне открыты.

Я медленно спустилась, аккуратно ставя свои ноги, обутые в маленькие начищенные башмачки, на узкие ступеньки железной лестницы. Я взглянула на Мишу, в темноте пытавшегося упражняться в чём-то, мягко говоря, весьма причудливом на вид: он держал свою большую казачью саблю в правой руке, и этим оружием, в некоторые мгновения слабо подсвеченным, он выписывал большие круги в воздухе, которые потом разрезал лезвием сверху вниз и слева направо, прямо перед собой. В метре или двух от него на земле стоял фонарь, сквозь стёкла которого просачивалось красное сияние.

Я остановилась на последней ступеньке лестницы, чтобы посмотреть, что Миша делает.

Мои глаза, к тому времени уже привыкшие к темноте, позволили мне разглядеть лицо юноши: он выглядел вдохновлённым, и его полуоткрытые губы издавали какие-то нечленораздельные звуки: «Хо! Хэй! Хо! Хэй! Ха!» — и ещё какие-то слоги, которые я не смогла разобрать.

Инстинктивным жестом я подобрала подол длинного плаща, наброшенного мне на плечи, чтобы сдержать холод ночи и прикрыть моё бледное платье. Ни за что на свете я не хотела в тот момент привлекать Мишино внимание, не хотела и потревожить его странное действо, ибо мне было совершенно ясно, что он — к моей величайшей радости! — попал под влияние моего таинственного Господина. «Мне нужны мужчина и женщина,» — сказал он ранее.

Миша сделал шаг вперёд, и фонарь слегка осветил его.

Тогда я и увидела, что на нём было надето полное казачье обмундирование: длинный кафтан с отделкой из серой овечьей шерсти, шапка из этой же шерсти и несколько кинжалов, подоткнутых за его кожаный ремень. Его высокие сапоги доходили до его колен и выше. Он смотрелся весьма впечатляюще, и я не могла не чувствовать искреннее восхищение, глядя на него.

«Сорок один, — сказал он атональным голосом, — сорок один есть число путешествия, совершённого от одиннадцати до шести. Это число первого освящения, после нисхождения к центру яйца[54].»

Он замолчал на мгновение, дабы перевести дыхание — и продолжил, словно рассказывая урок, выученный сердцем, повторяемый снова и снова, чтобы не забыть:

«Сорок один — число достигнутого порога. Это сумма чисел: 11 плюс 2, плюс 10, плюс 4, плюс 8, плюс 6. У этого порога человек или умирает, или возносится вверх… Теперь дело за осознанием, на пути вверх — 7 плюс 5, плюс 9, плюс 3, плюс 11, плюс 1 — или 36 в совокупности[55]. Тридцать шесть плюс сорок один дают семьдесят семь — вот почему 77 есть число освобождения… это второе освящение, освящение Господина в мужчине… и это также второе число 5… то самое 5… звезда Другого Берега…»

Миша сделал ещё три шага вперёд каменной походкой лунатика, и произнёс ужасно громким голосом, держа свою саблю en garde:

«Я обещаю тебе, я приглашаю тебя вознестись через меня от Шести к Одному, или же от 41 до 77…»

Мои читатели! Вы уже к настоящему моменту привыкли к экстравагантности моей истории, посему я могу рассказать вам спокойно и без ненужных извинений о том, как в тот самый миг, когда Миша произнёс слова «семьдесят и семь» (это было сказано не вполне обычным образом), голубое пламя снизошло на острие его сабли и исчезло на нём, подобно змее на земле.

Где-то очень близко ко мне тихий голос прошептал: «Задай ему три вопроса — и не забывай его ответов. Сделай это быстро, ибо у него для тебя осталось мало времени.»

Я думала, какой бы вопрос ему задать, когда внезапно, словно против своей же воли, я спросила:

«Почему столь важно победить девять?»

«Именно так,» — прошептал ветер, подувший вдвое сильнее в тот миг.

Миша, всё ещё подобный механической машине, ответил:

«Девять — это символ обращённой шестёрки. Это ложь, говорящая языком истины. Это Мой крест, увековеченный победой Неправого.»

«Задай второй вопрос,» — прошептал всё тот же голос.

В этот раз я чётко ощутила, что он раздавался с севера.

Без малейших размышлений я спросила:

«Кто этот Неправый?»

Миша медленно повернулся ко мне, таким образом, стоя лицом на юг, и сказал:

«Неправый — это тот, кто стыдится жизни среди человечества. Неправый — это тот, кто заменяет живую воду Моря ложью симулякра. Неправый — тот, кому по нраву Мой крест, потому что он мешает Мне завершить Мой цикл.»

«Задай третий вопрос, и поторопись — становится поздно,» — прошептал тихий голос, и на