этот раз тоже доносившийся чётко с севера.

И тогда я произнесла:

«Как можем мы преодолеть Твой крест, Твоё число «девять», Твою тюрьму?»

Я сказала «тюрьму», но это чрезвычайно меня удивило — и я уделила всё своё внимание тому, чтобы понять ответ на этот последний вопрос, который был задан мной вопреки моей воле, но важность которого я оценила сразу же.

Миша ответил:

«Невозможно преодолеть Крест, Девять, Тюрьму иначе, чем посредством Моей работы, Моего цикла, Моей свободы. Тот, кто примет и освободит Меня, будет силён и мудр, ибо я буду внутри него, и он станет Мной.»

Мишу охватила яростная нервная дрожь. Он опустил саблю и оперся на неё, пошатываясь.

Я почувствовала, что мне позволено ему помочь. Я прыгнула на землю и подбежала к нему. Не зная, как удержать его от падения — ведь, очевидно, он был весьма тяжёл для меня — я подтолкнула его к стене, находившейся всего в нескольких шагах от нас. Он сразу же дал задний ход, и, дойдя до стены, прислонился к ней с видимым облегчением.

Его сабля царапала гравий под ногами.

«Миша, — сказала я, — не бойся, всё в порядке.»

Он глубоко вдохнул прохладный ночной воздух, снова поёжился и посмотрел на меня.

«Вот ты где, Ксения, — произнёс он, — Мне только что явилось удивительное видение. Дай мне руку, мой друг — я начинаю многое понимать.»

Глава 6. Переход

Мы вышли, держась за руки. Миша сказал:

«Пойдём, Ксения — уже пора.»

И я шла за ним, не произнося ни слова.

Мы оба, он и я, прекрасно знали дорогу.

Миша держал фонарь в правой руке, его красный свет распространялся слабыми отблесками вокруг нас, и во мраке ночи казалось, что мы проходили сквозь какой-то туннель.

И в то время, как мы проходили вперёд, пространство снова закрывалось позади нас, подобно чёрной стене.

Когда мы подошли к концу нашей долгой дороги по землям, окружавшим дом моих предков, после которых нам предстояло идти неведомыми путями, Миша остановился и сказал мне:

«Отдохни немного, мой друг. А я воспользуюсь моментом, чтобы рассказать тебе кое о чём.»

Очевидная перемена во всём поведении Миши не удивила меня, поскольку я знала причины тому, но что меня действительно поражало — так это моё собственное совершенно новое чувство к моему компаньону.

Это чувство было совершенно иным по сравнению с той мистической любовью, что я испытывала к Неведомому: Он в моих глазах куда сильнее превосходил меня, и распространял внутри меня своё непреодолимое воздействие.

Когда я села на ствол поваленной сосны, как следует закутавшись в свой большой чёрный плащ, опираясь локтями на колени и положив лоб на ладони, Миша, продолжавший стоять, сказал мне:

«Ксения, теперь я знаю, что тот, кто ждёт нас в лесу — не соперник и не противник. Он — наш друг, и урок, который он преподаст нам, родится из священного таинства. Поэтому нам нужно как следует подготовиться к торжественной встрече».

Он замолчал и погрузился в глубокую медитацию.

Он был великолепен в отблесках красного свечения на чёрном фоне ночи. Его глаза выглядели огромными и исполненными силы, и его высокий могучий казачий стан отражал неукротимую волю.

Я посмотрела на него, не думая ни о чём. Сейчас я ожидала действий от него.

«Ксения, — спросил он наконец, — ты хочешь меня в чём-то упрекнуть?»

Даже если бы земля разверзлась и поглотила меня, если бы Казбек склонился перед морем, я бы не была так потрясена до глубины своего естества: я, да упрекнула бы в чём-то этого человека?!

Лишь одно движение потребовалось мне, чтобы встать на ноги, и подобно безумной женщине, прижаться к Мишиному твёрдому, как гранит, телу, обняв руками его шею. Я обхватила его ноги своими — и испортила свою одежду, ободрав её о Мишины кинжалы.

Время от времени я запрокидывала голову назад, чтобы увидеть, не улыбается ли он.

Миша позволил мне продолжать ещё немного, после чего обхватил меня своими руками и нежно обнял.

Хотела бы я быть способной выразить счастье, которое я ощущала, чувствуя, как его сила и непреклонность превращаются в нежность для меня!

И я знала, я чувствовала необходимость пожертвовать собой. О, сладострастие жертвы!

«Ты права, — прошептал Миша, мягко лаская моё ухо своими губами. — Ты права: меня за это нельзя упрекнуть… Ксения — моя, ибо я завоевал её. Ксения не принадлежит никому более… тот Другой — не враг… и мы скоро увидим его… вместе… поцелуй меня снова, моя маленькая синяя птица счастья… дай же мне тот поцелуй, что так нужен мне… я — уже не тот человек, которым был сегодня утром… мы увидим Его вместе, скоро.»

Сказав это, он поднял меня вверх, как ребёнка, без малейшего усилия, словно я была невесома, и, когда моя голова поднялась вровень с его собственной, наши губы слились в необыкновенном поцелуе, как будто соединившем небо и землю.

В том поцелуе не было ничего адского, ибо ад уже был пройден.

Поцелуй ада влажен, ибо им начинается великий переход через Море. Поцелуй рая — воздушен и сиятелен, потому что это первый шаг, сделанный на новом берегу.

Но нельзя перейти Море, не дойдя до края его первого берега… и человек не пройдёт через волны, если волны не проложат путь для него. Женщина суть волна, а мужчина — земля.

«Да, Миша, я твоя и только твоя…»

Я ликовала и не сопротивлялась.

Миша ласково посмотрел мне в глаза и сказал:

«Всё так.»