строителей нового общества: самого справедливого, самого миролюбивого, самого долгожданного. Но вот в какой-то момент, уже во время войны, словно отрыжка из гнилой утробы, на свет божий вылез пресловутый национальный вопрос. Михаил Ильич и как руководящий работник, и как режиссер заметил эту странность, однако сначала списал ее на случайность, боялся признаться даже самому себе, что подобная мерзость пустила ростки в нашей стране. Между тем его распоряжения под разными предлогами либо отменялись начальством, либо игнорировались подчиненными. На какие-то ключевые совещания отрасли его, заместителя председателя комитета, демонстративно не приглашали. К самым важным работам допускали только людей с русскими фамилиями, а режиссерам-евреям позволяли снимать лишь малозначащие фильмы, да при этом отправляли на периферийные студии, находящиеся за тридевять земель от Москвы.

Ромму все происходящее казалось дикостью. Он много лет работал бок о бок с сотнями людей, о национальности коллег никто не задумывался. Как могла появиться в советской стране подобная зараза?! Такую мерзость нужно во что бы то ни стало искоренить! Поганой метлой, каленым железом!.. Можно представить, как сурово обошелся бы с подобной публикой Сталин, если бы узнал об их существовании… А почему бы, впрочем, не сказать ему правду?! Как коммунист коммуниста он должен меня понять…

Советский паспорт

1970-е

Художник Г. Малянтович [Из открытых источников]

Доверчивый, как десятки поколений российских людей, уповающих на то, что приедет барин, барин нас рассудит, и наивный, как большинство советских энтузиастов послереволюционного времени, 8 января 1943 года Ромм пишет из Ташкента Сталину:

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Я уже давно хотел написать Вам это письмо. Но, сознавая, какие грандиозные, мирового масштаба труды лежат на Ваших плечах, я просто не решался обращаться к Вам. Дело, однако, зашло так далеко, что обойтись без этого письма я не могу.

Дорогой Иосиф Виссарионович! Задавались ли Вы вопросом, почему за время войны Вы не видели ни одной картины Эйзенштейна, Довженко, Эрмлера, Козинцева и Трауберга, моей, Александрова, Райзмана (ибо «Машенька» была начата задолго до войны), Хейфица и Зархи (ибо «Сухэ-Батор» тоже, по существу, довоенная картина) и некоторых других крупнейших мастеров. Ведь не может же быть, чтобы эти люди, кровно связанные с партией, взращенные ею, создавшие до войны такие картины, как «Броненосец „Потемкин“», «Александр Невский», «Великий гражданин», «Щорс», «Трилогия о Максиме», «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году», «Депутат Балтики» и др., чтобы эти люди не захотели или не смогли работать для родины в самое ответственное время. Нет, дело в том, что любимое Ваше детище — советская кинематография — находится сейчас в небывалом состоянии разброда, растерянности и упадка.

Далее режиссер сам же подробно отвечает на те риторические вопросы, которые задал вождю. Приводит вызывающие беспокойство факты. Пишет о том, как пару лет назад ведущие кинорежиссеры были назначены художественными руководителями студий, благодаря чему положение дел в советском кинематографе улучшилось. Однако во время войны чиновники из Комитета по кинематографии начисто игнорировали назначенцев. В частности, явное недоброжелательство — как начальства, так и подчиненных — ощутил и сам Ромм. Ему казалось, что он находится в опале. Все вопросы художественного руководства, входящие в его зону ответственности, демонстративно решались без его участия. О принятых решениях его, по сути заместителя председателя комитета, даже не информировали. Если он говорил одно, то Большаков обязательно другое, противоположное по смыслу.

Подобным возмутительным образом чиновники относятся и к другим худрукам, крупным режиссерам, отчего те находятся в тяжелом моральном состоянии. И это происходит во время войны, когда все готовы отдать свои силы служению Родине.

Ромм напоминает, что за месяц до начала войны в ЦК ВКП(б) состоялось серьезное совещание, посвященное актуальным проблемам кино. Там были сформулированы ценные указания об устранении бюрократических рогаток, мешающих нормальному функционированию кинематографии; упрощении финансовой системы; усилении работы с молодежью и т. д. Ни одно из этих указаний не выполнено. Михаил Ильич предлагает снова собрать в ЦК ведущих режиссеров страны и выработать оптимальные подходы для исправления положения дел.

Под занавес — самый щекотливый вопрос, который, по Штирлицу, должен запомниться в первую очередь:

За последние месяцы в кинематографии произошло 15–20 перемещений и снятий крупных работников (художественных руководителей, членов редколлегии Сценарной студии, заместителей директоров киностудий, начальников сценарных отделов и т. д.). Все эти перемещения и снятия не объяснимы никакими политическими и деловыми соображениями. А так как все снятые работники оказались евреями, а заменившие их — не евреями, то кое-кто после первого периода недоумения стал объяснять эти перемещения антиеврейскими тенденциями в руководстве Комитета по делам кинематографии. Как это ни чудовищно звучит, но новые и новые распоряжения Комитета ежедневно прибавляют пищу для этих разговоров, оспаривать которые стало просто трудно.

Проверяя себя, я убедился, что за последние месяцы мне очень часто приходится вспоминать о своем еврейском происхождении, хотя до сих пор я за 25 лет Советской власти никогда не думал об этом, ибо родился в Иркутске, вырос в Москве, говорю только по-русски и чувствовал себя всегда русским, полноценным советским человеком. Если даже у меня появляются такие мысли, то, значит, в кинематографии очень неблагополучно, особенно если вспомнить, что мы ведем войну с фашизмом, начертавшим антисемитизм на своем знамени[37].

Позвольте сделать небольшое «лирическое отступление».

27 декабря 1932 года в СССР была введена система паспортизации. Она называлась всеобщей, однако на первых порах касалась только городских жителей. Крестьянам (это 40 % населения страны!) паспорта начали выдавать лишь с августа 1974-го.

В первую очередь паспорта были введены для удобства учета передвижения населения. Отсутствие института прописки создавало много лазеек для представителей криминального мира. Однако главная особенность новоявленных паспортов заключалась в том, что там имелась графа «национальность». Она породила для советских людей тьму-тьмущую проблем.

Строго говоря, национальность сначала указывалась в специальной анкете, «Личном листке по учету кадров паспортных органов МВД СССР», на основе которого формировался документ. Графа «национальность» шла в анкете под пятым номером. В обиходе ее называли «пятый пункт», а людей, которые из-за нее не могли устроиться на работу или на учебу, прозвали «инвалидами пятой группы». По аналогии с тремя имеющимися настоящими группами инвалидности.

До появления паспортов наши люди мало внимания обращали на национальность. Больше того — во всяких партийных и правительственных материалах подчеркивался многонациональный характер нашего общества, его интернациональный уклад. Однако время от времени рецидивы национальной ненависти все-таки прорывались. Причем не только среди примитивной, ограниченной публики, но и среди, на первый взгляд, интеллигентной. Но