А как превосходно его ученик скопировал Ауру доверия, заставляющую окружающих видеть в нём кого-то из близких, и невольно доверяться, приходить на помощь! И ведь тоже сработал практически на интуиции: сам Тук лишь однажды вскользь упомянул о принципе создания ауры…

Хороший мальчик. Толковый. Правильный.

Одно плохо: они с побратимом вот-вот доберутся до неизвестного Лабиринта… а тот каким-то образом закрыт от магии. Изолирован. Рано бы им туда соваться… но, похоже, где-то там и томится до сих пор не найденная малышка Мари, а её-то они и ищут. Она и есть Цель. Остаётся уповать на непонятное умение Пьера проходить через магические барьеры — и на невероятное везение и смекалку Назара. Жаль, что на них нельзя навесить хотя бы отслеживающий амулет: с ним Лабиринт может не пропустить… Придётся рискнуть — и отпустить храбрецов одних.

Но ничего. Он обеспечит им подмогу хотя бы возле возможных выходов. Но предупредить братьев, чтобы изобразили случайность встречи. Победа неофитов должна быть чистой. Победа духа…

Брат Тук горько усмехнулся, припоминая собственные испытания. Ему, прошедшему школу боевых искусств архиепископа Бенедикта, пришлось тогда нелегко. Но Господь каждому посылает испытания по силам. Значит, весьма возможно, этих юношей ждут в подземельях не богатырские схватки и сражения с нечистью, а… что? Остаётся лишь догадываться. Возможно, ловушки, испытания для ума и сообразительности. А может, проверка на мужество, дружбу и верность, на веру, в конце концов…

Теперь-то он, однажды добровольно обрекший себя на безбрачие и бессемейность, хорошо понимал отца, со скорбью в сердце благословившего будущего брата Тука на его опасный, но благословенный путь.

Он побарабанил по зеркальной поверхности пальцами, и та, мигнув, сбросила картинку подземелья, отразив его собственный лик. Основное он узнал. А Силу нужно расходовать экономно, даже при великом её резерве. Кто знает, сколько и когда её понадобится… Уже зашевелилась в своём гнезде некая сильфида, перетянувшая к себе магию давно умершей феи, да нехорошую магию, поменявшую полярность… Уже навострил крылья, спрятанные под горбом, Чёрный человек, доверенное лицо королевы, и нехорошо оживился. Значит, надо внимательнее следить и за феей правильной, нашей, ибо уверенность врага — не к добру… Силы ещё понадобятся. И не его одни, а, может статься, всей Святой Инквизиции…

***

Ирис волновалась.

Ей даже пришлось прервать сборы — и накапать себе успокоительных капель. Так, самую малость, чтобы унять противную внутреннюю дрожь. Совершенно неважно, что к капитану Джафару она не испытывала никаких чувств… кроме, пожалуй, дружеских, тут она не могла перед самой собой кривить душой. Да, ей нравился этот красивый, мужественный офицер, по одному мановению руки которого послушно меняли строй корабли в их небольшой флотилии; но ещё больше, пожалуй, нравилось его обожание, его огненные взоры, восхищённое с придыханием: «Богиня!» и готовность броситься к её ногам… Это пугало и покоряло одновременно, заставляя Ирис чувствовать свою невиданную ранее власть над мужчиной.

Однако, несмотря на неопытность в любовных играх, она очень хорошо помнила один из самых главных уроков гаремного воспитания, и вдалбливаемый наставницами и вездесущими кальфами, и усвоенный наглядно: женщина, даже возвысившись, не должна забываться и терять голову. Какими бы милостями ни осыпал её мужчина, он, особенно наделённый властью, не потерпит её над ним возвышения, даже попытки, и рано или поздно поставит на место. И как бы ни была велика его привязанность, ничто не остановит от того, чтобы однажды взмахнуть саблей. Или приказать принести плети. Или бросить сакраментальное: «В мешок — и в Босфор».

Как бы не жаждало её сердечко настоящей Любви — возможно, даже такой, при которой служение мужчине-господину представлялось радостным и составляло смысл существования — она пока не чувствовала её дыхания.

Но всё же сегодня, прямо сейчас, маленькая фея собиралась на встречу в мужчиной, которому нравилась. На свидание, хоть и не любовное, но всё же…

Август предупредил: никаких встреч в карете, никаких совместных поездок! Наверняка в самом османском посольстве есть свои шпионы, которые докладывают султану о каждом шаге его подданных, наведывающихся во Франкскую столицу. Безобидная прогулка по улицам города, по набережной, пусть даже и с женщиной — всего лишь прогулка. Даже если её, Ирис, узнают под вуалью и в европейском платье — нет греха или чего-то предосудительного в кои-то веки встретиться соотечественникам, обоим волею судьбы оказавшимся на чужбине. Тем более что дама — почтенная вдова, и в сопровождении у неё даже не дуэнья, а надёжнейший телохранитель. А вот если они хоть на минуту-другую окажутся наедине в той же карете — о, вот серьёзнейший повод для пересудов самого порочащего свойства… Поэтому лучше соблюдать благопристойность на глазах у всех, чем давать пищу любителям грязных сплетен.

Ирис остановилась перед зеркалом, отражающим её в полный рост, лучшим украшением скромной спальни, и взглянула на себя, словно со стороны.

Ей показалось, что она повзрослела буквально за последние дни. Исчезло ребячливое выражение лица, осанка стала более уверенной, несмотря на то, что, вопреки Лютецкой моде, Ирис не утягивалась в корсет. Занятие танцами и без них сделало её талию достаточно тонкой, а спину — стройной. Нечто новое появилось во всём облике. Возможно, она редко заглядывалась на себя, да и смотреться-то ей в последнее время случалось в зеркала ручные, крошечные. Но только в тот момент ей вдруг показалось, что из зеркала на неё смотрит другая девушка. Женщина. Взрослая, уверенная в своей красоте и очаровании, бестрепетно глядящая в будущее. Лишь где-то в глубине глаз таилась горечь от потерь, оставленных в прошлым…

Эйлин.

Должно быть, именно такой была когда-то Эйлин О’Рейли, её мать. Недаром верная Мэг, последние полгода не могла, порой, смотреть на приёмную дочь спокойно: бывало, всплеснёт руками и едва сдержит слёзы: ах, деточка, какая же ты стала, вылитая матушка…

Ирис протянула руку, словно желая притронуться к призраку Эйлин, коснулась холодной зеркальной поверхности и вздрогнула.

Три года не вспоминала она о снах, увиденных в самую первую ночь, проведённую в доме эфенди. Тогда, с утра, едва проснувшись, крепко-накрепко вытвердила каждый сон, чтобы пересказать Аслан-бею. Ибо к снам дорогой наставник относился весьма внимательно, и умел отделять пустые от пророческих, или видеть в них определённые подсказки — в неразрешаемых до сей поры житейских вопросах, в неясностях со здоровьем… Но как-то так получилось, что такое важное дело напрочь вылетело у неё из памяти. Забылось, да надолго. Случайно ли?

Или прав был Аслан-бей, сказавший как-то: каждому пророчеству — свое время?

Тогда, во сне, она видела в зеркале мать — как ей показалось, а потом поняла, что это она сама.

Затем…

Ирис невольно поёжилась. Да, похоже, второе видение нарисовала её самоё в ужасном подвале, очень похожем на тюрьму. Холодно, страшно, сыро, капает с потолка, под седалищем жёсткие доски топчана, но самое главное — гнетёт ощущение полного одиночества. Нет с ней рядом ни Али, ни Мэг, ни даже верного Кизилки…