И тут её охватил страх.

Что, если сон и впрямь пророческий, и именно сейчас напомнил о себе не зря? Не предостережение ли это, намекающее, что её встреча с капитаном Джафаром может завершиться печально? Таким вот… заключением?

Приложив пальцы к вискам, она решительно затрясла головой. Нет, нет. Нельзя поддаваться панике. Надо ещё раз всё припомнить хорошенько, продумать, проанализировать… Какое на ней было платье, там, во втором сне? То же самое, что сейчас?

Впрочем, если подумать, это не столь важно. Заточение и сегодняшняя встреча могут оказаться отдалены по времени.

И что, теперь ей так и жить в вечном страхе перед тюрьмой?

Она решительно встряхнула головой. Благо, косы были уже заплетены и тщательно уложены, не растрепались. Невозможно всё время бояться. К тому же, с ней в последнее время и без того случилось немало неприятностей… вроде нападения на лесной дороге. От судьбы не уйдёшь. Но если она сочла нужным её предостеречь — в этом тоже кроется какой-то смысл.

И возможно… нет, скорее всего, она уверена, что опасность грозит ей не со стороны обожающего её капитана, а от неизвестного до сих пор противника, уже дважды пытающего её похитить.

Она задумалась.

А завтра к ней должна явиться некая высокая гостья, которую просил принять сам Старый Герцог… Ирис даже усмехнулась: герцог просил её, скромную вдову, чтобы она приняла у себя королеву Бриттании и Ирландии! Со стороны звучит смешно, но он-то представил дело именно так! Возможно, чтобы вселить в неё больше уверенности. Вряд ли от Армана д’Эстре стоит ожидать подвоха, но вот от королевы… или не от неё, а от окружения — ведь именно из её свиты кто-то пытался ментально воздействовать на Ирис…

В общем, куда ни посмотри — опасности, опасности и опасности.

А от судьбы не уйдёшь, спокойно говаривал эфенди. Просто надо быть готовым ко всему — и делать своё дело, джаным. Тогда, разочарованные твоим безразличием, большинство затаившихся в засаде бед так и не выпрыгнут, а уж с оставшимися справиться поодиночке гораздо легче. Смело иди вперёд, не забывай об осторожности — и будь что будет.

Она приняла от Фриды плащ. Прикрепила к шапочке вуаль, но пока за ненадобностью откинула.

— Али, — окликнула нубийца, поджидающего её у выхода. — Может статься, что за нашей встречей с капитаном будут следить, и не совсем доброжелательно.

Охранник задумался лишь на мгновенье.

— Я понял, госпожа. Беру с собой дополнительный арсенал.

— Но будь аккуратнее.

— Не волнуйтесь, госпожа. Неприятностей с местными законниками не будет.

Это означало, что нынешние иглы из его тайного колчана будут жалить не ядом, но временно парализующим составом. А возможно, охранник обойдётся и без них, ибо, даже без кинжала или меча, его руки — сами по себе оружие.

— А на обратном пути заедем за Кизилкой. Хватит уж ему гостить. Я соскучилась.

***

Филипп де Камилле и представить не мог, что гнездилище разврата может оказаться местом скорби и запустения. В общем зале борделя, приткнувшись кто на стул, кто на диван, тихо рыдали и поскуливали девицы, числом около дюжины; двое вояк со зверскими лицами стояли поодаль, карауля лестницу, ведущую в отдельные комнатушки для приватных встреч, ещё двое перекрывали выход. Филиппа с де Келюсом они впустили лишь оттого, что узнали последнего, и тот заверил, что пришёл сугубо по делу, не для развлечения. «Вступиться за приятеля, которого здесь надули», — добавил он, очевидно, припомнив слова барона, оскорблённого тем, что ему подсунули «фальшивую рыжую в никабе». Для гвардейцев, ещё не совсем протрезвевших — хоть и в середине дня, но ведь свободных от дежурства, кто ж запретит! — это объяснение оказалось вполне удовлетворительным. Заступиться за товарища — святое дело! Только с кем тут чинить разборки? Оказалось, что буквально каких-то четверть часа назад прибежал какой-то запыхавшийся малый, уединился с хозяйкой, и не успел никто опомниться — как в кабинетике грохнуло. Ну, совсем так, будто мушкет в руках взорвался, когда пороху переложишь. И вместе с этим одновременно полыхнуло ещё в трёх комнатках, где дивы принимали ранних клиентов.

Как результат — восемь человек мертвы. Уж что за мерзостные чары там поработали, но только нашли безголовыми не только шлюх, но и их клиентов. И известного поэтишку-рифмоплёта, который-то и прибежал к Сью. Вот в чём кошмар. Девки — расходный матерьял, долго не живут, это всем известно; но почему должны страдать благородные господа, которые оплачивают свои прихоти честно заработанным на службе у короля золотом?

Потрясённые новостью, сообщённой одним из караульных, господа графы переглянулись — и бросили взгляд на печальную картину. Да, да, нынешний вид у зальчика, бывшего ещё недавно рассадником бездумной весёлости и зарождающейся похоти, разительно переменился. Полуодетые девицы с растёкшейся краской на опухших от рёва личиках уже не напоминали ни граций, ни пастушек, а смотрелись теми, кем, в сущности, и являлись — простыми деревенскими девахами, поднабравшимися городского лоску, а ныне — порядком перепуганными и тысячу раз успевшими пожалеть, что сменили деревенскую бедность на лёгкий и пьяный кусок хлеба. Лучше бы уж дома сидели… Двое мужчин, занявших пост у лестницы, вид имели злой, но крайне бледный. И подробностей того, что увидели наверху, после чего сами перекрыли туда доступ и послали за караулом — не сообщали, лишь рявкнули, что свершилось смертоубийство, и страшное. За дверьми, ведущими на половину прислуги, толпились, переминались, пищали от давки, заглядывали со страхом, боялись, но не уходили — было интересно и жутко. Даже в лужице вина на столе, растёкшейся из опрокинутой кем-то бутылки, было что-то гротескно-зловещее.

Одним словом — юдоль скорби, как бы ни кощунственно звучало сие библейское выражение применительно к «весёлому дому»… Да, пожалуй, что к бывшему дому. Ибо внезапная и страшная кончина одновременно трёх девиц, самой хозяйки, а главное — троих клиентов, лиц высокопоставленных, ведь в престижное заведение Сью простолюдинам вход был заказан — поставила на нём крест. И надо ж такому случиться! Как шептались служанки — а в последнее время Филипп невольно прислушивался к разговорам прислуги — наследников и даже постоянного кавалера или покровителя у «хозяйки» не было, из жадности или осторожничая, она никого не брала в долю, делиться не хотела, а, значит, вкладывать в оное местечко, делать его более роскошным, дабы отпугнуть дурную славу, никто не будет. Девиц, скорее всего, разберут конкуренты, неумёх тут не держат, так что вряд ли кто останется на улице.

— Послушайте, сударь, — в замешательстве обратился Филипп к тому гвардейцу, что стоял у двери. — Мне, собственно, для разрешения вопроса эти рыдающие особы не нужны; как вы думаете, найду я здесь кого-то ещё, сведущего в хозяйских делах?

Тот нервно передёрнул плечом.

— Я, собственно… Моё дело — проследить, чтобы отсюда никто не вышел. Что б ни одна тварь… А вы-то… уж у меня на глазах беседуйте, с кем будет угодно.