Караваном это можно было назвать только условно. На лице Федора поблескивали очки-интерфейс, и он вел свою крохотную команду, сообразуясь с невидимой другим информацией. Периодически они присоединялись к другим, таким же немногочисленным отрядам, иногда останавливались, чего-то поджидая, иногда внезапно отделялись от очевидного маршрута, двигаясь по запутанным тропам обезлюдивших останков старого человеческого мира. Антона нагрузили объемистым, но при этом весьма удобным рюкзаком — не чета его сумке, которую привязали к верхнему клапану и без того высокой поклажи. От этого Антону казалось, что он задевает все ветки в лесу, и он неловко кланялся, пробираясь в кустах или под невысокими ветвями. Серега, топавший позади него, заметил:

— Эй, турист! Твоя сумка на уровне твоей макушки! Если макушка прошла, то и она пройдет. Кончай приседать!

Антон учел это и скоро обвыкся с равномерным и, казалось, неспешным движением каравана. Разговаривать без необходимости было категорически запрещено, и весь день прошел в мельтешении солнечных пятен на заросших лесом древних дорогах.

Антон всегда считал себя хорошо физически развитым, гордился своей стройной фигурой с наливающимися мышцами под молодой кожей, но небольшой переход — всего часов шесть, завершившийся еще засветло, его изрядно вымотал. Сбросив рюкзак на пыльный бетон назначенного им для стоянки строения, он несколько мгновений думал, что сейчас взлетит, настолько невесомым показалось ему собственное тело.

Но Федор командовал, и времени разбираться с новыми ощущениями не было. Пришлось разбирать палатки, которые, как выяснилось, и были содержимым его рюкзака, участвовать в нехитрой походной жизни маленькой группы. Еще один молодой парень из их команды — Лешка, как все его звали, принес охапку хвороста и пару березовых стволиков и разжег в тени уцелевшей стены небольшой костер, на который тут же водрузили настоящий алюминиевый чайник. Антон забрался в недра своей сумки и стоял, раздумывая, предлагать ли новым товарищам батончики спортивного питания, которыми он запасся для своего путешествия, когда из кустов вынырнул знакомый отрядный врач Егор Николаевич. Бойцы вскочили, но тот махнул им рукой и направился прямиком к Антону.

— Так, Федор! Туриста не кормить и не поить, — бросил он в сторону костра и бесцеремонно залез в сумку Антона. — Ага. Вода — это очень хорошо. Пей только ее, пока не закончится.

— Батончики, — задумчиво протянул врач, и Антон поспешил угостить того.

— Берите. Угощайтесь.

Егор Николаевич вздохнул:

— Не, брат. Для меня это баловство, а вот тебе, пока мы тебя не сдадим, лучше ничего нашего не есть. В принципе, все равно рано или поздно надо будет начинать, но лучше не тогда, когда ты в моем отряде.

Противореча собственным словам, врач плюхнулся на лежавший рядом чужой рюкзак и, схватив один из батончиков, начал неторопливо разворачивать упаковку. Бойцы от костра с любопытством посматривали в их сторону, и Максимов, заметив это, бросил:

— Так, то, что врачу можно, бойцу смерть! — он посмотрел на Антона и уже тихо и серьезно спросил: — Ты как себя чувствуешь?

— Да вроде нормально, — подумав, ответил парень.

— Что значит «вроде»?

— Ну, устал немного. Ноги крутит, а так все нормально.

Врач стал серьезен. Достав из одного из многочисленных своих карманов что-то вроде толстой ручки, он сделал знак Антону:

— Ну-ка наклонись.

Приставив к его уху неведомый инструмент, дождался, пока тот пискнул, поглядел на крохотный экранчик и поджал губы.

— Что там? — не утерпел Антон.

— Будь это Федор или Серега, я бы сказал, что ничего особенного — выпить горячего чая и спать. Но в твоем случае не знаю. Температура на грани — либо ты заболеваешь, что скорее всего, либо просто устал после тяжелого дня. Надо бы измерить ее часа через два, но я буду далеко, — он пару секунд помолчал и добавил: — Да и не важно это. Чему быть — того не миновать! Тем более что медикаменты мне на тебя тратить запретили, — он посмотрел в глаза парню и криво усмехнулся: — Вот так вот, турист.

Врач откусил батончик и начал задумчиво жевать его, как будто не замечая вкуса. В кармашке его рубашки, столь же сложносочиненной, как и его брюки, с великим множеством карманов, что-то пискнуло. Максимов извлек очки — такие же, как и у Федора, надел их — мельтешащие светлячки интерфейса заплясали в его темных больших глазах. Он вздохнул, зачем-то посмотрел на надкушенный батончик в своей руке и поднялся.

— Федор! Туриста не пытайте. Пусть спать ложится. Завтра, как встанете, не сразу, через полчасика — пощупай ему лобик, как мама. Если будет подозрение на температуру, не грузи его — пусть идет налегке. Есть кому рюкзак тащить?

— Найдем, — не очень счастливо отозвался Федор.

— Ну, бывай, Антон, — протянул ему руку Максимов. — Может, еще увидимся.

— До свидания, — ответил слегка напуганный парень.

Ему еще никогда не доводилось болеть по-настоящему, и Антон, хотя и не желал в этом признаваться, очень боялся. Как-никак, но бывало, что люди от этого умирали. И хотя молодой организм был уверен, что кому-кому, а ему это не грозит, но неизвестность все-равно пугала. Бойцы у костра отвернулись, делая вид, что им он не интересен, и Антону на мгновение показалось, что тот пузырь, который окружал его в городе, вернулся. Испуг от этого ощущения оказался настолько силен, что парень, не задумываясь, собрал все батончики, валявшиеся в сумке, и шагнул к костру:

— Разбирайте эксклюзив! Только для своих, ну и еще для врача, конечно же.

Бойцы зашумели, задвигались, и Антон заулыбался — пузырь сдуло, как его и не бывало.

***

Утро встретило его неприятным жжением в носу. Да и вообще казалось, что в нем сломалось или грозило сломаться все, что только можно было вообразить. Непривычный к жизни вне города Антон рассчитывал, что сможет при необходимости переночевать в каких-нибудь развалинах. Реальность оказалась далеко не такой радужной. Члены их маленького отряда охранения не выставляли и благополучно провели ночь в палатках, закутавшись в персональные спальники. Обнаружив, что у туриста, как они уже прямо в глаза называли Антона, собственного спальника не было, как и вообще ничего пригодного для ночлега, ему выделили пару не очень толстых колючих одеял, ранее, видимо, использовавшихся как покрывала, и уступили одну из палаток — Федор остался ночевать под открытым небом. Но даже это мало помогло. Оказалось, что, несмотря на отличную солнечную погоду, стоявшую в конце августа, по ночам было чудовищно холодно, и Антон ужасно мерз, несмотря на два одеяла. Немного забыться удалось лишь под утро, однако у каравана были свои правила движения, и, как показалось Антону, Федор разбудил их едва ли не сразу же, как предрассветный сероватый свет накрыл небо над лесом.

Антон лежал, завернувшийся в одеяла, как куколка, с собственной сумкой в качестве подушки под головой, и, дрожа всем телом, пытался урвать последние крошки сна, когда молния палатки над ним вжикнула, и внутрь просунулась темная голова Федора: