Листаю картинки, с витиеватыми монограммами Тимирязева. Чувствую укол досады, но циничность берет свое.

Дизайнерские открытки – это ерунда. Понятно же, что он не от руки подписывал. Для этого время нужно. И понятно, что не для меня одной такие заморочки. Знаю же, с каким ловеласом имею дело.

Нет. Нету.

Именно таких вензелей нет, да и в моей открытке мне мерещится совершенно иная рука. Рука, склонная к меньшей вычурности, и выводящая все эти кренделя и петельки, скорее вынужденно.

– А ведь хороший заход, – задумчиво произносит Артем, осторожно вытягивая куртку из пакета, – не броско – ты не из тех, кто ценит яркие цвета. Недешево. Половину шубы тебе подарили. В следующий раз требуй целиком. Говори, что со второй половины проценты накапали.

– Это не вы? – повторяю, пробую мысль на вкус, никак не могу её принять.

– Я бы дарил шубой, – фыркает Артем, – шубой, платьями, серьгами, цветами… Тем, чем слепят глаза, чтобы жертва терялась и замирала. Я ведь тебя хотел, Снегурочка. Скажем честно, у меня не было на тебя серьезных планов. Так. Переупрямить, уломать. Люблю сложные ребусы. Но так как ты из типажа “бедная и гордая”, с тобой я обходился только цветами. И ты ведь их принимала. Они тебе нравились. Значит, я угадал.

– Честно говоря, мне больше нравились стейки, что шли в комплекте, – сознаюсь нечаянно. Уж больно самоуверенно Артем Валерьевич рассуждает про мои вкусы, хочется подрезать наглеца хоть в чем-то.

– Стейки? – у Артема снова заинтересованно изгибается бровь, – погоди, погоди, тебе с моими цветами приносили стейки? Я не давал такого распоряжения. От меня были только цветы.

У меня аж ноги подгибаются, приходится присесть.

– То есть как? А кто тогда давал?

– Любо… – он обрывает себя на полуслове, потому что телефон в его ладони оживает, и на экране высвечивается фоточка блондиночки в красном бикини.

Жанна какая-то…

– Извини, но труба зовет, – Артем строит ужасно деловое лицо, – дальше без меня думай. Но куртку я тебе не дарил, стейков не посылал. Зуб даю.

И бодрой походочкой выходит из моей палаты.

А мне даже плевать, что меня променяли на какую-то там Жанну. И хорошо, что променяли, слава богу, меньше головной боли.

Кручу в пальцах дурацкую открытку, чувствую себя дурой.

Ну как же… Кто? И на кой, спрашивается, черт?

И…

Так, давай просто пройдемся по датам, Эндж.

Когда начались стейки?

После обморока.

После того скачка гемоглобина, проговоренного вслух нашей штатной медсестрой при трех свидетелях. И если не брать в расчет версию, что это сама Юля вдруг прониклась ко мне внезапной страстью и начала подкармливать – с её-то психопатией скорей поверю, что откармливала она меня на убой. Какие у меня остаются варианты, если Тимирязев утверждает, что это не он?

…

НУ НЕТ!

Эта мысль настолько бредово звучит, что даже для себя её повторять тошно.

Но если так задуматься…

Да бред же!

Я натыкала его носом в документы, что беременна не от него. На тот момент – у нас даже о возрождении дружбы разговоров не шло, он сам требовал, чтобы я подальше держалась от их сахарного царства с Юлей.

И тут вдруг…

Посылает стейки?

Исполнительно так посылает стейки, без подписей и открыточек, явно осведомившись у штатного курьера, когда Тимирязев обычно привозит цветы. И ведь так метко – именно моей любимой степени прожарки.

Я была уверена – у Артема просто божественная интуиция.

А если не интуиция?

Если все это – четкое знание именно моих вкусов и предпочтений.

Он заметил, что Артем шлет мне букеты с ярлычками, и сопроводил куртку аналогичным.

И почему я, дура, не спросила тогда напрямую?

Чем больше я думаю эту мысль, тем больше в ней уверяюсь. Все встает на места. Куртка в моем кабинете появилась после того, как я оделась в старую и маленькую в присутствии Ольшанского. Стейки – после чертового обморока!

Осталось найти ответ на вопрос: “Зачем?”.

Зачем мужчина, который не испытывает ко мне ни грамма влечения, планирующий семью с другой женщиной, может что-то для меня делать?

Да еще и старательно маскируясь под ухаживания от другого. Чтобы я точно не отказалась.

Ох, как мало у меня вариантов. И какие они все… Неприятные. К тому же... Ник ведь в курсе про мой иск. Наверняка понимает объем выплат.

Я берусь за телефон, чуть не скрипя зубами от бешенства.

Терпеливо жду его ответа.

– Ты не мог бы ко мне заехать? – с любезностью оголодавшей акулы спрашиваю.

– Что-то случилось? – господи, как хорошо он меня чувствует. Отлично распознает тон. Как меня от этого всего тошнит – словами не передать. Я не хочу, чтобы он так хорошо меня знал!

– Ничего, – выдыхаю рвано, – просто хочу лично объяснить, куда тебе стоит запихнуть свою благотворительность.

– Я буду после шести. Выслушаю тебя внимательно.

Странный у него тон. Такой, который вдруг портит весь мой кровожадный настрой и заставляет в себе сомневаться.

Может…

Может, я зря…

Может…

Ну нет!

Все сомнения обрубаю резко.

Я не приемлю никаких подачек. Знаки внимания к женщине – да, были приятны. Такие сейчас времена, что можно затребовать букет из стейков, а не из роз, и не считаться при этом какой-то не женственной. Так что… Я действительно почесывала свою самооценку, принимая все это, потому что если мужчина ухаживает за мной так внимательно, так заботливо – то значит, я этого стою.

А тут…

Получается, не стою.

Это ведь не знак внимания. Это почти то же самое, что предложить мне работу или бросить милостыню старушке у метро.

Тебе надо? Ну окей, я позволю себе о тебе позаботиться. Кто-то жертвует бездомным собачкам, Николай Ольшанский – мне.

Прелестно, не так ли?

Вот и я думаю!

И все же какое-то смутное беспокойство меня подтачивает. Что не так было в его голосе? Ведь совершенно точно было, мне не могло показаться.

Отчуждение.

Это я понимаю, когда Ник все-таки до меня добирается, когда появляется возможность взглянуть прямо ему в глаза.

Сантиметровый слой льда там, где еще недавно была хоть и прохладная, но вода.

– Надеюсь, ты проверил свою тачку на маячки перед тем, как ко мне припереться? – спрашиваю подозрительно. Настраиваю себя на боевой лад.