которых мы побывали, и вдруг кое-что замечаю.

– «Изыскания о рае и аде»? Мы разве там были?

– Мы проходили мимо указателя, просто выставка пока закрыта.

Улыбнувшись, я качаю головой.

– И вот идет, тропинкою, по краю.

– Что?

– Алан Скарпио цитировал эту фразу, когда мы сидели в закусочной.

– И что это значит?

– Тут написано, что выставка временная и в ней участвуют работы из берлинского Гравюрного кабинета и из Ватиканской библиотеки.

– Чудесно. Заглянем, когда откроется.

– Среди работ есть гравюры Сандро Боттичелли.

– И дальше что?

– Сандро Боттичелли создал чуть ли не сотню гравюр, посвященных «Божественной комедии» Данте.

– Боюсь, мне все еще по фигу.

– В «Божественной комедии» Ад начинается словами: «И вот идет, тропинкою, по краю».

– Охренеть, – говорит Хлоя. – А сразу нельзя было сказать? – Подскочив, она хватает меня за руку и тащит в сторону эскалаторов.

Потихоньку пробираясь к огражденной выставке «Изыскания о рае и аде», мы замечаем установленные по периметру таблички, гласящие, что вход запрещен. Сразу за ними с потолка свисают два огромных полотна из темно-серой парусины размером с театральные кулисы. Своим видом они напоминают крылья громадного мотылька.

Хлоя отводит парусину в сторону и заглядывает в зал.

– Бинго, – говорит она.

– Что они делают? – шепчу я.

– Фотографируют что-то.

– Что?

– Все подряд.

– А что там?

– Да не знаю. Экспонаты всякие, – отвечает она.

– А какие…

Хлоя резко отодвигается.

– Они идут. – Схватив меня за руку, она затаскивает меня за угол, и мы прячемся в уборной.

Подождав пять минут, мы тихо и осторожно возвращаемся к огороженной выставке.

Заглядываем внутрь.

Суон с близнецами пропали.

Мы тайком пробираемся на территорию выставки. Большую ее часть занимает громадный стеклянный стенд во всю стену. За толстым слоем стекла висят всевозможные картины, гравюры и прочие произведения искусства: гобелен «Проблеск ада» из Ванкского собора в Иране, где, помимо прочего, изображены демоны, отрубающие головы совокупляющейся паре; «Ад Юсимо» – короткое, но жуткое японское стихотворение; «Heaven and Hell» – девятый студийный альбом Black Sabbath, лежащий на винтажном проигрывателе виниловых дисков. И они, и остальные экспонаты так или иначе связаны с тематикой рая и ада.

Я тут же начинаю все фотографировать – на случай, если нас заметят и выгонят сотрудники музея. Так мы хотя бы сможем узнать, зачем приходили Суон с близнецами.

Когда я думаю о том, как мы следили за ними, как прятались в туалете и как теперь фотографируем закрытую для публики выставку, меня охватывают одновременно страх и восторг. Именно за этим чувством я гонюсь с детства – с того самого дня, как мне подарили первый набор кубиков для Dungeons & Dragons; с того самого дня, как Эмили Коннорс упомянула «Кроликов» – загадочную игру в реаль- ности.

Вот они – загадки и острые ощущения, ради которых я живу.

Я вспоминаю лето, когда умерли родители. За два месяца до того, как 11 сентября навеки перевернуло наш мир, я впервые забираюсь на крышу школы.

Поразительно, сколько возможностей открывается, стоит только захотеть. На крышу я взбираюсь по ржавой водосточной трубе, опираясь на подоконники, но путей много – я могу насчитать еще как минимум пять.

Какое-то время я просто стою и смотрю на городские огни.

С высоты мир кажется маленьким и понятным. Жизнь сложная и запутанная, стоит в нее погрузиться; она наваливается со всех сторон, давит, пестрит яркими красками. А на крыше дышится легче. Можно от всего отстраниться и представить, что вокруг космос. Город подо мной раскидывается ровными рядами улиц, огней и домов. Я прислушиваюсь к успокаивающей симфонии быта, царящего внизу, разглядываю ровные фигурки и формы, из которых состоит город, и мне кажется, что все у меня под контролем.

Все лето я провожу на бесчисленных крышах – коттеджей, многоэтажек, магазинов и прочих домов. Смотреть на мир с высоты оказывается необычайно медитативным занятием. Оно успокаивает, проясняет мысли.

Как-то ночью, сидя на крыше школы, я замечаю люк. Он заперт, но старенький проржавевший замок просто висит в петле, накинутый сверху. Видимо, кому-то надоело постоянно его запирать.

Открыв люк, я вижу металлическую лестницу, ведущую в незнакомую часть школы.

Я знаю, что мне туда нельзя, но это меня не останавливает, и секунду спустя я уже спускаюсь в запретный для меня мир.

И вдруг оказываюсь в совершенно неизведанном месте.

Волшебное ощущение.

Школа после закрытия похожа на темное отражение реальности. Все на своих местах, но совершенно другое. Словно подвешено вне времени и пространства в ожидании первого сентября.

Сложно описать, что я испытываю, бродя по ночным коридорам закрытой школы, ухватить эту смесь опасности и восторга; но то же самое я ощущаю, проходя сквозь кулисы, скрывающие от публики выставку «Изыскания о рае и аде».

Она не просто так заинтересовала Суон с близнецами. И Алан Скарпио не просто так процитировал мне отрывок из Данте.

Все это связно с «Кроликами».

Мы ходим по выставке, изучая мириады работ, изображающих всевозможные ужасы. Среди них есть даже гравюры Густава Доре, а еще – куча странных религиозных скульптур и картин, но внимание наше мгновенно притягивает один-единственный экспонат: картина маслом, написанная неизвестным художником.

Она ужасает.

В самом низу сотни крошечных человечков стройными рядами вылезают из пылающих трещин в земле, а бродящие рядом гротескные демоны со звериными головами то и дело вытаскивают их оттуда и пожирают. Над ними, словно кукольник, возвышается еще один демон с окровавленной пастью, поджидающий очередную жертву.

Его голова – голова огромного зайца.

А прямо под истекающим кровью ртом демона напечатано начало десятой песни из Ада, включая первую строку, ту самую, что процитировал мне Алан Скарпио: «И вот идет, тропинкою, по краю».

И, как и в школе, по запретным коридорам которой мне довелось прогуляться, секунду спустя проходит охрана и гонит нас с Хлоей прочь.

– Что думаешь? – спрашивает Хлоя, нависая над моим плечом.

Мы вернулись ко мне и сели изучать фотографии гигантского кроликоподобного демона с картины.

– Мне кажется, они что-то значат, – говорю я, указывая на две крошечные римские цифры, нарисованные на камнях у края картины.

Хлоя наклоняется ближе.

– Это что, цифры? Что они тут делают?

– Не знаю, – отвечаю я, – но на руках демона они тоже есть.

Циферки совсем крошечные, но различить их легко.

Включив ноутбук, я ищу в интернете «Божественную комедию», и мы с Хлоей считаем строки и сравниваем их с цифрами.

Получается не с первой попытки, но в итоге они складываются в пары: цифры с камней обозначают строки, а цифры с рук демона – слова. Мы накладываем их на десятую песнь:

107,