Впрочем, быть может, именно эти «странности» иудеев сделали христианство в глазах населения более приемлемым, чем иудаизм. Большая часть христиан из числа язычников не обрезались, не соблюдали кашрут и субботу. Они подчеркивали в своей религии другое: поклонение единому богу, строгие моральные правила и тесную связь с общиной. Выходит, из иудаизма они взяли лучшее, а от странного и отталкивающего отказались?

Чтобы ответить на вопрос об успехе христианства, для начала сделаем над собой мысленное усилие: постараемся не думать, что монотеистические верования чем-то «выше» политеистических и что отход от язычества – сам по себе прогресс. Это не прогресс. Но и не регресс. Я не делаю никаких оценочных суждений, не выясняю, какая религиозная система выше других или ближе к некоей абсолютной истине. Я просто спрашиваю, могла ли какая-то новая религия показаться привлекательной приверженцам традиционных путей.

Ученые давно уже говорят о генотеистических тенденциях некоторых античных философов, приходивших к мысли, что над всем многообразием мира, известным нам из познания и опыта, должна стоять некая единая конечная реальность, придающая смысл всему. Этот принцип единства можно было понимать как верховное божество; и, говоря о нем, философы подчеркивали именно «единость», лежащую в начале и в основе всех вещей.

Мысль о едином божестве можно было найти и за пределами круга профессиональных философов – в кругу людей не философствующих, но весьма религиозных. Так, в надписи, найденной в городе Эноанда на юго-западе Малой Азии (современная Турция), некий бог называет себя лишь «ангелом» или проявлением единого конечного бога. На вопрос, кто этот единый бог или что он собой представляет, он отвечает так:

«Эфир», окружающий все и вся, и есть Бог. Однако этот Бог – не просто материальная субстанция: он «видит все» и заслуживает преклонения от всей вселенной. Прочие боги – лишь его «ангелы», образующие часть этого великого божества. И это – не иудейский или христианский текст, а языческий.

Мы уже видели, что к такому представлению о божестве язычники могли приходить несколькими путями. На один из них имеется намек в этой надписи, где говорится, что Бог «имеет много имен». Иногда считалось, что имена различных божеств – это лишь разные обозначения одного конечного божества, объединяющего в себе и функции всех богов, и связанные с ними имена. Некоторые язычники перечисляли все атрибуты своего излюбленного бога: могущественный, всезнающий, великий исцелитель, и так далее. Таким образом, одному божеству приписывалось столько достоинств, что на долю других ничего не оставалось – и выходило, что это величайший из богов.

Другие же язычники просто полагали, что среди богов должен быть главный. Ко времени распространения христианства и другие культы начали декларировать приверженность «величайшему» богу – будь то Sol Invictus, которого почитали императоры Аврелиан, Констанций и затем Константин, или бог, прямо называемый Теос Гипсистос («Величайший Бог»). Один ученый предложил интересную гипотезу о возникновении культа последнего, отметив, что римская религия, как и культура, была пропитана духом конкуренции. Члены аристократии постоянно соперничали друг с другом за должности, статус и положение. Города соперничали за главенствующее положение в своих областях. Среди прочего, каждый город стремился проводить у себя самые роскошные и увлекательные религиозные праздники, привлекающие множество народа из других мест; чем больше толпа на празднике, чем громче хвалы и крики восхищения, тем для города больше чести. Культовые центры – например оракулы, места, куда люди приходили задать божеству вопрос и получали ответ от специально назначенных для этого жрецов и жриц, часто в поэтической форме, – также соперничали друг с другом за внимание и признание в империи. Борьба за статус, признание и положение двигала вперед и культуру, и религию.

То же было верно и для городских богов. Так, город Эфес объявил себя центром культа богини Артемиды. Здесь богиню почитали сильнее и правильнее, чем где-либо еще. Для эфесян Артемида была величайшей богиней, превыше всех иных богов.

Культ «Величайшего Бога» также вполне мог возникнуть на почве конкуренции[101]. Другого имени этому богу не требовалось. Он был именно «Величайшим Богом», заслуживающим поклонения более, чем какой-либо другой. Иногда в надписях его именовали просто «единым» богом.

Однако наименование «единый» означало совсем не то, что можно подумать; верующие в этого бога не считали его единственным на свете. Это известно нам из использования слова «единый» в античности в других контекстах, сравнимых с этим. Например, если некий благотворитель проявлял особенную щедрость, делал для общины или для города намного больше других, благодарные горожане могли называть его «единственным патриотом и благодетелем». Это, разумеется, не означало, что никто другой ничего для города не делал – лишь то, что этот благодетель особенно щедр. В таком же смысле говорилось и о «едином боге». Говоря словами одного ученого, «речь шла не о единственности того или иного Бога, а о его уникальности»[102]. Нигде в языческом контексте не встречаем мы заявлений о том, что «единый бог» – один-одинешенек, что других богов не существует. Однако встречаем немало заявлений о том, что один бог превосходит всех остальных или над ними властвует.

Это очевидно не только из античных надписей – сотен известных нам надписей, посвященных Величайшему Богу, – но и из писаний античных язычников[103]. Вот, например, что писал убежденный язычник Максим из Мадавры в письме к церковному богослову Августину в конце IV века: