Исида обещает принести Люцию спасение – избавить его от жалкого животного существования. Более того, она даст ему возможность почитать себя даже по окончании земной жизни. Но с одним условием. Она осыплет его своими благодеяниями, а он должен предаться ей полностью: «Все оставшиеся дни твоей жизни должны быть посвящены мне, и… ничто, кроме смерти, не освободит тебя от этой службы… Саму свою жизнь должен ты посвятить той, что спасает тебя и возвращает в род людской».

Исида верна своему слову. Она дает Люцию наставление: завтра, на празднике в ее честь, он найдет жреца с букетом роз – и, съев эти розы, обретет избавление. Так Люций и поступает – и превращается в человека. В финале книги рассказывается, как Люций посвящает себя служению Исиде. После долгого и достаточно сложного подготовительного периода он проходит посвящение в ее мистерии. Автор не может точно и в подробностях рассказать нам о том, что происходит во время этой церемонии, он ведь описывает «мистерию», которая для непосвященных должна остаться тайной. Так что его рассказ красноречив, но до обидного уклончив. Ясно лишь, что Люций при этом переживает самый счастливый миг своей земной жизни, нечто вроде нового рождения, – и посвящает жизнь служению Исиде.

Позднее, однако, он узнает, что вершины посвящения не достиг. Есть и более высокий уровень – посвящение в мистерии божественного супруга Исиды, «Отца Богов, непобедимого Осириса». Люций удивлен: «Ибо я полагал, что уже полностью посвящен». Но нет, Осирис стоит превыше Исиды, и Люцию необходимо новое посвящение. Люций не слишком этому рад, – ведь участие в этой церемонии, помимо всего прочего, очень дорого. Но он проходит и второе посвящение.

А через некоторое время выясняется, что нужно еще и третье. Он начинает спрашивать себя, не мошенничество ли все это, однако решает заглушить свои подозрения. И скоро убеждается, что был прав: «Со временем, по прошествии нескольких дней, Господь Осирис, могущественнейший из великих богов, высочайший из величайших, величайший из высочайших, правитель великих, явился мне в ночи, не скрываясь более под маской, но своим лицом, и заговорил со мной своим божественным голосом». Вскоре после этого книга и заканчивается.

Нок отмечает: между тем, что произошло с вымышленным героем Люцием, обратившимся к Исиде, и тем, что происходило с реальными язычниками, обращавшимися в христианство, много общего. Люций признает Исиду величайшей из богов, той, которой поклоняются на небесах, на земле и под землей. В обмен на его преклонение она преображает его жизнь. Он рождается заново. Становится в полной мере человеком – в самом буквальном смысле. Более того: ему обещана жизнь после смерти. В обмен на это она требует полной преданности себе. Он проходит посвящение в ее культ и живет дальше, поклоняясь ей.

Все это звучит очень похоже на то, что происходило с новообращенными, вступавшими в христианскую общину: они также признавали христианского бога единственным правителем мира, более могущественным, чем любые иные существа на земле и на небесах, способным дать верующим в него новое рождение и новую жизнь, – не говоря уж о жизни после смерти, – в обмен на абсолютную преданность. Однако есть и важнейшее отличие. Люций ни разу не думает и не говорит, что Исида – единственная богиня. Напротив, она выше всех прочих богов. А дальше выясняется, что и это не совсем верно. Есть еще более великий бог – Осирис. А может быть, есть и другие, еще более великие? На этот вопрос автор ответа не дает. Обратившись к Исиде, Люций не перестал быть язычником, не перестал признавать существование других богов. Не давал он и обещаний не почитать никого, кроме нее. Его приверженность Исиде не эксклюзивна. Это просто особенно сильная приверженность.

Итак, христианство было единственной известной нам в античности миссионерской религией – и почти единственной (наряду с иудаизмом) эксклюзивной. Именно это сочетание миссионерства и эксклюзивности стало решающим для победы христианства. Будь христианство миссионерским, но не эксклюзивным, оно привлекало бы к себе новых сторонников, но язычеству в целом это бы не угрожало. Язычники просто начинали бы поклоняться Христу вместе с прочими богами по своему выбору: Юпитеру, Аполлону, Диане, Митре, Исиде… выбирай на вкус. С другой стороны, будь христианство эксклюзивным, но не миссионерским, – оно, как иудаизм, осталось бы небольшой маргинальной религией с малым количеством приверженцев.

Но у него появились толпы последователей. Не сразу, но со временем – год за годом, десятилетие за десятилетием ряды христиан росли. Христианство росло, а язычество умирало. Христианство, единственная из религий Древнего мира, выжило, уничтожая соперников.

Никто не понял это лучше и не изложил убедительнее историка римского общества Рамси Макмаллена[122]. Макмаллен объясняет это на гипотетическом примере, который я немного изменю. Допустим, два человека проповедуют новые культы: поклонение Асклепию и поклонение Иисусу. Толпа из сотни язычников-политеистов собирается послушать, как каждый верующий превозносит своего бога. Допустим, оба добиваются равного успеха: пятьдесят слушателей решают отныне почитать Асклепия, а пятьдесят – Иисуса. Что произойдет при этом с их отношением к язычеству (инклюзивному) и христианству (эксклюзивному)? Если наши два гипотетических оратора были одинаково убедительны, то язычество потеряло пятьдесят человек и не приобрело ни одного, – а христианство приобрело пятьдесят человек и ни одного не потеряло. Вот так христианство, развиваясь, разрушало языческие религии.

Пример этот, разумеется, полностью вымышлен и совершенно неправдоподобен. Языческие проповедники, собиравшие вокруг себя толпы слушателей, нам неизвестны. Что до христианства, хотя оно и было миссионерской религией, публичные выступления христиан перед язычниками, помимо новозаветной книги Деяний и позднейших легендарных историй, нам неизвестны. Более того: по-видимому, мгновенных и массовых обращений в христианство в античности не случалось (здесь я решительно не согласен с профессором Макмалленом). Христианство росло в разговорах один на один: христианин обращал члена семьи, друга или знакомого, тот – еще одного, а тот – еще. О том, как именно эти люди убеждали других в своей правоте, мы поговорим в следующей главе. Сейчас речь лишь о том, что обращение пятидесяти людей сразу, тем более в результате единичного публичного выступления, – случай крайне маловероятный.

Однако сути дела это не меняет. Христианство – единственная из религий в империи, – двигаясь вперед, уничтожало «конкурентов» на своем пути. Церковь росла, а языческий мир умалялся, пока наконец – пару столетий спустя – язычники не заметили, что у них серьезные проблемы.

Еще одна характерная черта христианства, отличающая его от всех языческих религий в империи, – та, что оно охватывало множество различных областей жизни, для язычников никак друг с другом не связанных[123]. Принять христианскую религию означало не просто начать совершать определенные обряды – как обстояло дело с прочими религиями, будь то государственные, общественные или семейные культы. В язычестве культовые обряды и были религией. Однако культовые обряды христианства – крещение, совместные трапезы, молитвы, пение гимнов и так далее – были хоть и очень важной стороной религии, но лишь одной из ее сторон. Кроме этого, христианство включало в себя и моральный кодекс, и набор представлений о божестве, и серию рассказов о божественном вмешательстве в человеческую жизнь в прошлом. Говоря словами исследователя Древнего Рима Джеймса Райвза, христианство предлагало «тотализирующий дискурс»[124]. Иначе говоря, оно включало в себя всю человеческую жизнь. Оно было всеобъемлющим.