часть соломы, которую принесли ей в камеру накануне вечером. Солома запуталась в волосах тетушки Жужи, она прилипла и к щеке повитухи, которой та лежала на соломенной куче. Тетушка Жужи прислонилась спиной к холодной стене. Ее глаза опухли от усталости. Последние дни она почти не спала.

Она допила кофе, который ей принес надзиратель. Он разительно отличался от настоящего кофе, напоминая по вкусу смесь моркови и репы. Повитуха хорошо помнила этот вкус по не таким уж далеким временам военного рациона. Она поставила чашку из-под этого условного кофе возле двери, чтобы надзиратель мог ее забрать. Там же рядом, в углу, стоял ночной горшок. Его должен был несколько позже вынести уборщик, который приходил к ней в камеру. Сейчас из-за неопорожненного горшка в воздухе стоял отчетливый запах мочи и кала.

Камера была около двух метров в длину и столько же в ширину. Окон не было, камера практически не отапливалась, целые полчища тараканов смело сновали по ней днем и ночью. Дверь была широкой и тяжелой, с закрывавшимся с другой стороны на задвижку глазком, который позволял надзирателю следить за заключенной.

Тюремный надзиратель был единственным человеком, которого тетушка Жужи видела по утрам, а иногда и вообще в течение всего дня или даже нескольких дней. В самом начале, когда ее только привезли в тюрьму, ее навестил следственный судья, чтобы взять у нее показания, хотя в протоколе уже было зафиксировано ее полное признание по «делу Надьрева». Кроме того, тетушка Жужи несколько раз встречалась со своим адвокатом. К ней приходил также врач, чтобы провести тест на логическое мышление и проверить ее психическое состояние. Он нашел ее достаточно эрудированной и психически здоровой.

Повитуха проводила бо́льшую часть времени, свернувшись калачиком на полу. Опустившись на солому, она с головой зарывалась под одеяло, чтобы тараканы не попадали ей на лицо. Она изо всех сил старалась заснуть, однако сон, когда-то ее верный спутник, теперь редко посещал ее. Вместо этого ее навещали его омерзительные пародии. Всякий раз, когда повитуха закрывала глаза, будь это хоть днем, хоть ночью, когда лампочка горела тускло, и в камере стояла полутьма, к ней заявлялись разные образы, порой совершенно фантастических форм и цветов. У некоторых из них были только тела, у других – лишь части тел. Такие образы могли возникать только в сходящем с ума рассудке. Они заявлялись целыми шайками, кривляясь и смеясь. Они говорили ей разные гадости. Повитуха была уверена, что это муло, ожившие призраки умерших цыган, приходили терзать ее сознание.

Тетушка Жужи сидела в камере одна по вполне объективным обстоятельствам: она оказалась в тюрьме единственной женщиной. За те недели, которые она провела в своей «одиночке», ее нередко охватывали приступы клаустрофобии. Временами у нее возникало непреодолимое желание броситься на каменную стену и биться о нее своим тучным телом до тех пор, пока не переломаются либо камни, либо ее кости. Во время приступов клаустрофобии ее сердце бешено колотилось от страха, дыхание сбивалось, кровь стучала в висках. Когда волна паники наконец проходила и страх исчезал, тетушка Жужи смахивала слезы и вытирала нос рукавом или подолом своего грязного черного платья.

К западному крылу тюрьмы примыкало здание суда. Вход в него находился на боковой улице и гораздо меньше бросался в глаза, чем помпезный вход в тюрьму на улице Горова. В конце длинного коридора суда располагался кабинет прокурора Яноша Кронберга.

Прокурор Кронберг был одним из многих выходцев из Трансильвании, которые в настоящее время работали в суде округа Сольнок. Множество судей и прокуроров, как и он, в прошлом году переехали из Трансильвании, когда ту присоединили к Румынии после изменения границ Венгрии. В свою очередь, прокуратура Сольнока нуждалась в новых кадрах, так как в результате перемещения в округ огромного числа людей из Трансильвании и других бывших районов Венгрии, перешедших в состав Румынии, количество судебных процессов возросло. Соответственно, существенно увеличилась и нагрузка на органы правосудия. Судебная система Сольнока была вынуждена разбираться в целом наборе специфических проблем, связанных с потоком беженцев. Успешно решать все эти вопросы помогало то, что в Сольнок вместе с другими мигрантами переехали и квалифицированные юристы.

Один из недавно приехавших в Сольнок юристов был даже назначен на должность председателя городского суда, которая оставалась вакантной после казни предыдущего председателя отрядом «Ленинцев». На стенах здания суда, где «Ленинцы» расстреляли и других людей, обвиненных в контрреволюционной деятельности, еще оставались отметины от пуль. Церкви, жилые дома, фабрики, школы – все это носило страшные следы Красного террора. За те месяцы, которые Янош Кронберг провел в Сольноке, он узнал его как город, который приютил в равной мере как новых обитателей, так и новых призраков.

Прокурор Кронберг был хорошо знаком с материалами многих судебных дел. Нагрузка на сотрудников суда была большой. Кроме обычных для Сольнока случаев правонарушений, многие кражи и пьяные дебоши в общественных местах совершались беженцами, живущими в железнодорожных вагонах. В производстве находилось также бесчисленное множество судебных исков по различным вопросам, связанным с Красным террором. Недавно прокурор ознакомился с «делом Надьрева», в рамках которого перед судом должна была предстать повитуха, незаконно делавшая аборты. Ее признание было скрупулезно запротоколировано жандармами. Яношу Кронбергу редко когда в своей практике доводилось встречаться с такого рода откровенными признаниями, и он был уверен, что доказательства вины этой повитухи со стороны обвинения будут неопровержимыми.

* * *

Надьрев

С момента ареста повитухи в Надьреве царило тревожное ожидание. Для всех в деревне ее задержание стало полной неожиданностью. Только старики могли вспомнить о том, как в Надьрев в прежние времена приезжали жандармы, однако никто в деревне не помнил никого, кто бы из деревенских отсидел срок в настоящей тюрьме. Они привыкли к тем видам наказаний, которые назначал сельский совет и которые сводились, самое большое, к нескольким ударам плетью на скамье для порки или же к проведению ночи в чулане деревенского глашатая. Иногда наказанный должен был ходить по улицам Надьрева, держа в руках табличку с надписью: «Я вор». Но это были мелкие правонарушения, за которые назначались не такие уж серьезные наказания. А повитухе было предъявлено обвинение в преступлениях, которые выходили далеко за рамки деревенского правосудия.

Чем дольше тетушка Жужи отсутствовала в Надьреве, тем больше о ней ходило сплетен и тем серьезнее в отношении нее возникали подозрения. Недостаток информации о причинах ее ареста начал заполняться различными домыслами. Это было похоже на то, как на дикой виноградной лозе с каждого небольшого стебелька прорастают новые молоденькие веточки.