Наконец в ратушу ворвался холодный порыв сырого ноябрьского воздуха, что ознаменовало появление Эбнера. Тот погрозил своей тростью уличным собакам, которые захотели проследовать вместе с ним, и захлопнул тяжелую входную дверь прежде, чем одна из них попыталась протиснуться внутрь. От Эбнера часто пахло овечьим гуляшом или какой-нибудь другой вкуснятиной, например, хорошо приготовленной козлятиной или свининой, и собаки находили этот запах неотразимым.

Эбнер посмотрел сверху вниз на доктора Цегеди-младшего, который поднялся со скамьи у входа, и протянул свою пухлую руку, чтобы поздороваться с ним.

Затем Эбнер прошел мимо глашатая в свой личный кабинет. Он толкнул дверь, открывая ее, затем потыкал в нее своей тростью, чтобы она распахнулась шире. Войдя, он снял шубу из рыси и прошел к своему столу. Возможность закрыть дверь он предоставил доктору Цегеди-младшему. Стол в кабинете Эбнера по своим масштабам совершенно не вписывался в общую обстановку. Он была такой же громадной ширины, как и длины, и Эбнеру пришлось протискиваться мимо него в оставшемся тесном пространстве. Секретарь сельсовета, наконец, плюхнулся в свое кресло. Прямо посередине стола стояла пишущая машинка, и Эбнер сидел перед ней, словно капитан за штурвалом корабля. Рядом с ним находился телефонный аппарат, похожий на канделябр, и лежала стопка бумаг, которые принесли глашатай и почтмейстер.

Доктор Цегеди-младший опустил на пол переносную медицинскую сумку для оказания первой помощи и достал из нее свои записи. В течение недели он дополнил их и привел в стройную систему, для чего два или три раза возвращался в ратушу, чтобы вновь просмотреть записи о родившихся и умерших. Как результат, он смог добавить новые доказательства в пользу возникшей у него теории.

Доктор поправил очки на своем некрупном носу и начал читать вслух.

Закончив, он поднял глаза на Эбнера. Тот держал в ящике своего стола запас спиртного; Цегеди-младший понял это по остекленевшему взгляду секретаря сельсовета.

Движение на улице Арпада к этому времени оживилось. Снаружи стал все чаще раздаваться топот копыт. Доктору Цегеди-младшему было слышно, как деревенский глашатай подметал «пятачок» перед входной дверью ратуши.

Эбнер пристально смотрел на доктора. Цегеди-младший закончил читать записи и молча наблюдал, как стареющий мужчина, сидевший перед ним, откинулся на спинку стула и сложил руки у себя на коленях. Затем он покрутил усы, обдумывая ситуацию. Эбнер был похож на человека, которого против его воли принуждали к чему-то весьма неприятному. Во всей его фигуре сквозило недовольство, как у медведя, которого разбудили посреди зимней спячки. Через некоторое время он медленно наклонился вперед, потянулся к телефонному устройству, сгреб с него своей рукой, похожей на медвежью лапу, трубку и зычно велел оператору соединить его с жандармерией в Тисакюрте.

* * *

Тетушка Жужи лежала в своей постели, укрытая толстым ворохом одеял. В комнате было темно, так как она закрыла ставни, а из остальной части дома свет сюда почти не проникал. Одеяла тяжело давили на нее, словно вдавливая ее в сон. Голова повитухи покоилась на любимой подушке, на наволочке которой была узорная вышивка.

Она легла поспать после того, как вернулась домой, совершив свой традиционный утренний обход и увенчав его, как всегда, несколькими кружками спиртного в корчме семейства Цер. Днем она обычно быстро засыпала. Это было вызвано как усталостью в результате хождения от дома к дому с тяжелыми корзинами, так и алкоголем, который она выпивала в корчме перед возвращением.

В доме было тихо. Внуков тетушки Жужи утром отправили в школу, а ее дочь Мара в течение дня врачевала больных: делала массаж при растяжениях мышц или при болях в спине или ставила пиявки от головной боли. Мара также использовала некоторые травяные настойки своей матери, применяя их для припарок, если кто-то из деревенских жаловался на запор, высокое давление или же другие недуги.

Тетушке Жужи лучше всего спалось, когда она оставалась в доме одна. Кроме того, она хорошо высыпалась именно во время дневного сна, который восстанавливал ей силы и во время которого ей снились вещие видения. Однако сегодня ей удалось поспать совсем недолго; она, вздрогнув, проснулась от лая.

Это яростно лаяла во дворе ее собака.

Тетушка Жужи откинула ворох одеял и спустила на пол свои толстые ноги. Она привыкла к тому, что ее часто будили и среди ночи, и среди дня: ведь младенцы появлялись на свет по своему собственному расписанию. Однако настойчивость старого пса встревожила ее. Она сунула ноги в чулках в деревянные башмаки, вразвалку подошла к окну и прижала ухо к стеклу, но не смогла ничего расслышать из-за громкого лая собаки.

Тогда тетушка Жужи поспешила из своей комнаты, что-то бормоча себе под нос. Пока она спала, ее платье все перекрутилось, и повитуха сердито одернула его, пробегая по короткому коридору. Ее деревянные башмаки тяжело топали, ударяя по полу, словно колотушки. Ее сердце бешено стучало в груди. У старого пса был обостренный нюх на опасность.

Тетушка Жужи добралась до кухни. Длинные серебристые пряди волос упали ей на лицо. Ее щеки все еще были розовыми от вина и сна, и на одной щеке вышивка на наволочке оставила легкий отпечаток.

Повитуха огляделась. В воздухе все еще витали ароматы недавней трапезы. На кухонном крючке висел ее фартук, который она сняла перед тем, как прилечь.

Собака перешла на долгий, пронзительный вой.

Тетушка Жужи от неожиданности свалилась на пол. Придя в себя, она поползла к стене, словно малый ребенок. Носки ее деревянных башмаков скребли по полу, но ее толстые ладони, на которые она опиралась, двигались так же быстро, как клешни краба.

Повитуха доползла до стены и прислонилась к ней. Теперь она могла отчетливо слышать барабанную дробь деревенского глашатая.

Вот же ублюдок!

Тетушка Жужи потянулась за ладанкой пуци, которая покоилась у нее на груди. Следуя толстыми пальцами за шнурком, на котором она висела, повитуха нащупала небольшой мешочек, в котором хранились ее амулеты. Крепко сжав его, она принялась бормотать древние заклинания, которым научилась у своей бабушки.

– Жу-у-жанна Фа-а-а-зекаш! Выходи-и-те из дома! – выкрикивал деревенский глашатай перед ее домом.

Тетушка Жужи уперлась руками в пол и поднялась. Опираясь спиной о стенку, она медленно двинулась к окну, кружевная занавеска на котором свисала до самого подоконника. Прямо под окном стоял кухонный стол, за которым она обычно гадала.

Повитуха осторожно протянула руку к занавеске и слегка отодвинула ее. Наклонившись вперед и прищурившись, она выглянула наружу. Ее собака в ярости прыгала на калитку забора.