Я положил руку себе на грудь.

– Я прооперировал тысячи людей. Многие были в тяжелом состоянии, гораздо хуже нашего. И ни разу у меня не возникало мысли: они не выкарабкаются, ничего не поможет. Врачи по определению – одни из величайших оптимистов на свете. Нам иначе нельзя. Можете себе представить врача-пессимиста? Вот вы спрашиваете: «Доктор, вы думаете, я поправлюсь?» Что было бы, если я в ответ сказал: «Вряд ли»? Я недолго протянул бы в медицине, никто не стал бы обращаться ко мне за помощью.

Даже в самых безвыходных ситуациях нам приходится искать выход. Каждый день мы играем в шахматы. Наш противник – зло. Чаще всего мы выигрываем. Хотя бывает, что и нет. – Я сделал широкий жест. – И все это ради одного слова. – Я дотронулся до диктофона. – Надежда! Она теплится в нас. Она – наше горючее.

Я отвернулся. По щеке сползла одинокая слеза.

– Я проиграю это для Рейчел, – сказал я тихо. – Чтобы прозвучал ваш голос.

Эшли кивнула, закрыла глаза и откинула голову. Я вернулся к «саням» и потащил ее дальше.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – раздалось сзади.

– Я знаю.

Погода здесь непрерывно меняется. Внезапно могут собраться тучи и разразиться снегом или ледяным дождем. Днем можно замерзнуть, но с наступлением темноты обнаружить, что у тебя обожжено лицо и губы. Лицо горит от ветра, все ноги в волдырях.

При наличии воды человек в принципе может обходиться без еды три недели. Но здесь, на высоте, мы сжигаем вдвое больше калорий, просто дыша и дрожа. Я уж не говорю об усилии, затрачиваемом на то, чтобы волочить тяжелые сани по снегу глубиной в 4 фута… Это суровый и безжалостный край, прекрасный, но непреклонный. То обжигающий холод, то палящее солнце, то опять мороз.

Прошло пять минут – и опустились тучи, горы затянуло туманом. Вскоре началась метель. Ветер хлестал мне колючим снегом в лицо, мешал двигаться. В такую вьюгу нам грозила гибель. Спрятаться было негде. Вглядываясь в белое марево, я принял тяжелое решение – возвращаться назад.

Обратный путь был уныл. Терпеть не могу отдавать выигрыш, но лучше сдаться и остаться в живых, чем упереться – и умереть. Через четыре часа мы приползли к остаткам самолета. Я еле держался на ногах. Первым делом я позаботился об Эшли. Ее лицо было перекошено от боли. Она не произносила ни слова. Я заставлял себя бодрствовать до тех пор, пока она не провалилась в сон.

Через четыре часа я очнулся, весь дрожа. Я так и остался в промокшей одежде – роковая ошибка. Спальный мешок предназначен для удерживания температуры внутри – неважно, высокой или низкой. Я замерз и вымок, то и другое ухудшает изолирующую способность мешка; иначе это называется «уровнем теплосопротивления». Я разделся, повесил одежду на стойку крыла, развел огонь и снова залез в мешок. На то, чтобы согреться, у меня ушел почти час. Это означало, что я не сплю, а трачу энергию, которой у меня и так было в обрез. Надо же было так сглупить! Ошибки вроде этой могут оказаться смертельными.

На Эшли случившееся накануне не произвело сильного впечатления.

– Какие приключения намечены на сегодня?

Услышав вопрос, я не сразу вспомнил, где нахожусь. Я был как с похмелья, потерял ориентацию.

– Что такое?..

– Вы собираетесь дрыхнуть весь день? Я не хотела вас будить, зная, что вы устали, но мне надо в туалет, а это совсем не простое дело…

Я рывком сел.

– Простите. Надо было меня растолкать.

– Вы так крепко спали, что я попыталась обойтись без вашей помощи, но не хватило рук, да и мочить мешок не захотелось…

Я, кивая, протер глаза.

– Все правильно.

– Какое сегодня число?

Я посмотрел на часы и ничего не увидел. Нажал кнопку подсветки – тот же результат. Нажал еще раз, сильнее. Опять ничего. Я потряс часы, поднес к свету.

По всему стеклу разбежалась сетка глубоких трещин, под ним собрался конденсат.

– Не знаю.

– Вы сильно огорчены? – спросила она, указывая на часы.

– Их подарила мне Рейчел. Много лет назад.

– Простите. – Минуту она молчала, потом тихо спросила: – Сколько дней мы здесь?

Наполеон тем временем принялся лизать мне ухо.

– Кажется, двенадцать.

Она кивнула, мысленно производя подсчет.

– Флоренция… Думаю, сейчас мы были бы во Флоренции. Мы заказали номер для новобрачных в отеле на реке Арно, напротив моста Понте Веккьо. В рекламном проспекте написано, что из его окон видны огни площади Дуомо… Мне всегда хотелось это увидеть.

Я сел и ощутил колючий холод. Совсем забыл, что среди ночи разделся. Она уставилась на фиолетовый кровоподтек у меня на боку.

– Как вы себя чувствуете?

– Терпимо.

Теперь ее внимание привлек ключ на цепочке, которую я носил на запястье.

– Зачем это вам здесь? Что здесь отпирать?

– Какая вы любопытная!

– Я думала, вы избавляетесь от лишнего веса… – Она пожала плечами. – От чего этот ключ?

– От дома Рейчел.

– От дома, который вы ей построили, а сами в нем не живете, и где живут дети, с которыми вы редко видитесь?

– Мои де… Сегодня нам лучше заняться собой.

– Я делюсь своим впечатлением.

Я натянул рубаху и стал натягивать на себя остальные вещи, холодные и сырые. При этом я мог оглядеть себя. То еще зрелище!

– Вы исхудали.

– Дает о себе знать диета для похудания, на которую я сел после авиакатастрофы.

Она расхохоталась. Ее смех оказался заразительным. Неплохое начало дня!

Я осмотрел ногу Эшли, помог ей с гигиеническими процедурами и начал растапливать в горелке снег. Я не знал, сколько в ней осталось горючего. У бачка не было шкалы, но горелка задумывалась как переносной предмет, поэтому запас не мог быть бесконечным. Я потряс горелку, и плеск остатков горючего меня не порадовал. На уровне моря вода в горелке закипала за минуту пятнадцать секунд. Здесь на это уходило втрое-вчетверо больше времени и, соответственно, гораздо больше горючего. Газ в зажигалке Гровера почти испарился. «Зиппо» – крутая марка, напоминающая о Джеймсе Дине и о Брюсе Уиллисе в «Крепком орешке»[15], но эти зажигалки приходится заправлять чуть ли не каждую неделю. Это, конечно, небольшой резерв сжиженного газа, но и он не вечен. У меня были с собой спички, но все закончились. Как добывать огонь? Разве что трением… Надо будет поискать подходящие сучки.