я не знала. Я уехала на озеро Луиз, а когда вернулась – к студии не подходила. Наверняка так и отправилась бы на восток в середине августа, не позвони мне Стар.

– Хочу попросить о помощи, Сесилия: не устроите ли мне встречу с коммунистом?

– С каким? – ошеломленно переспросила я.

– С любым.

– Вам их что, на студии не хватает?

– Мне нужен кто-то из главных – из Нью-Йорка.

Прошлым летом я с головой ушла в политику и могла бы устроить встречу хоть с Гарри Бриджесом. Но потом я вернулась в колледж, мой парень погиб в автокатастрофе, и я напрочь выпала из той среды. Сейчас и до меня доносились лишь слухи, что поблизости обретается кто-то из марксистского журнала «Нью мэссес».

– Неприкосновенность гарантируете? – шутливо спросила я.

– Разумеется, – всерьез ответил Стар. – Не трону даже пальцем. Только чтоб не косноязычный. И пусть захватит литературу.

Он будто собрался встречаться с адептами культа «Я есть».

– Вам блондинку или брюнетку?

– Нет-нет, мужчину, – поспешно вставил Стар.

Звук его голоса меня оживил: с тех пор, как я застала отца с секретаршей, все на свете казалось мне лишь барахтаньем в чьих-то плевках. Со звонком Стара все изменилось – и мое отношение к происшедшему, и даже сама атмосфера.

– Вашему отцу, наверное, лучше не знать, – продолжал Стар. – Может, выдадим коммуниста за какого-нибудь болгарского музыканта?

– Не волнуйтесь, они давно уже одеваются как все, – заверила я его.

С организацией встречи пришлось потрудиться. Переговоры Стара с гильдией сценаристов, тянувшиеся больше года, к этому времени зашли в тупик; наверное, от Стара ждали попыток подкупа – у меня спрашивали, что он «предлагает». Позже Стар рассказывал мне, что перед встречей просмотрел ленты о русской революции, хранившиеся в его домашней фильмотеке, и еще «Андалузского пса» Сальвадора Дали и «Доктора Калигари» – видимо, считал их относящимися к теме. Русские фильмы поразили его еще в двадцатые годы, и тогда же по совету Уайли Уайта он запросил у сценарного отдела двухстраничное изложение «Манифеста коммунистической партии».

И все же его ум отказывался осознавать ход событий. Рационалист, привыкший строить умозаключения без помощи книг, Стар только что выбрался из тысячелетней еврейской традиции – и оказался где-то в конце восемнадцатого века. Слишком приверженный, как все выскочки, к воображаемому прошлому, он не мог смириться с разрушением устоев.

Встречу я устроила в зале, который называла «тонко-кожаным», – он, как еще пять комнат в доме, когда-то был декорирован по эскизам художника из фирмы Слоуна, и термин «кожа тонкой выделки» запал мне в память. Зал был в высшей степени художественным: на ковер из ангорской шерсти цвета рассветных сумерек (более нежного дымчато-серого я никогда не видела) боязно было ступить, а при виде серебристых стен, кожаных столиков, палевых панно и хрупких безделушек хотелось затаить дыхание, чтобы ненароком их не запятнать. Зато с порога зал смотрелся великолепно, особенно при открытых окнах, когда меланхолично подрагивают под ветром занавеси. Прямой наследник старых американских гостиных, отпиравшихся только по воскресеньям, зал прекрасно подходил для выбранной цели, и я надеялась, что предстоящая встреча добавит ему характера и сделает его полноправной частью жилого дома.

Стар приехал первым – бледный, нервный и встревоженный, лишь голос звучал, как всегда, ровно. Меня восхищала его манера при встрече подойти вплотную, отодвинув случившуюся на пути помеху, и взглянуть так, будто смотрит в самую душу и не может ничего с собой поделать. Я, почему-то не удержавшись, поцеловала его и проводила в зал.

– Когда возвращаетесь в колледж? – спросил Стар.

Эту захватывающую тему мы уже обсуждали.

– Может, я на ваш вкус слишком рослая? Низкие каблуки и гладкая прическа не помогут?

– Давайте сегодня поужинаем вместе, – предложил Стар. – Меня примут за вашего отца, но я не возражаю.

– Ужасно люблю стариков, – заверила я его. – Если мужчина без костыля – любые отношения покажутся школьным романом.

– И много их у вас было?

– Достаточно.

– Все только и делают, что влюбляются и охладевают, да?

– Каждые три года или около того. Так говорит Фанни Брайс, я читала в газете.

– Интересно, как им это удается. Судя по окружающим – так и есть, и ведь каждый настолько уверен в своих чувствах! И вдруг раз – все схлынуло. А потом уверенность возвращается – и опять все сначала.

– Вам надо снимать меньше фильмов.

– Насколько же они уверены в любви во второй раз, и в третий, и в четвертый?.. – не отступал он.

– Чем дальше, тем больше. В последний раз – сильнее всего.

– Видимо, да. – Он задумался. – В последний раз сильнее всего…

Мне не понравился его тон; Стар, несмотря на привычный облик, показался несчастным.

– До чего все некстати, – посетовал он. – Поскорее бы отделаться.

– Как так? – воскликнула я. – Неужели кинематограф в ненадежных руках?

Доложили о прибытии Бриммера – коммуниста, которого мы ждали. Шагнув к порогу его встретить, я поскользнулась на шелковистом коврике и проехалась до двери, чуть не упав в его объятия.

Бриммер был привлекательным – слегка в духе Спенсера Трейси, только с более волевым и подвижным лицом. Пока они со Старом улыбались, обменивались рукопожатием и принимали боевую стойку, я не могла отделаться от мысли, что такой собранности и сосредоточенности, как у этих двоих, я никогда не встречала. Они вмиг настроились друг на друга, хотя оба, разумеется, демонстрировали подчеркнутую вежливость и при обращении ко мне явственно смягчали интонацию.

– Чего ваши люди добиваются? – требовательно спросил Стар. – Запугали здесь всю молодежь.

– Зато мы держим их в тонусе, не так ли?

– Сначала мы пустили на студию полдюжины русских – они, видите ли, пожелали изучить ее как образцовый пример. А теперь вы пытаетесь разбить то единство, которое и делает студию образцовой.

– Единство? – переспросил Бриммер. – Вы о том, что называют коллективным духом?

– Нет, разумеется, – нетерпеливо отмахнулся Стар. – Подозреваю, что вы целите в меня. На прошлой неделе ко мне в контору явился сценарист – пьяница, по которому сумасшедший дом годами плачет – и начал учить меня жизни.

– Уж вас-то не очень поучишь жизни, мистер Стар, – улыбнулся Бриммер.

Оба не отказались от чая. Когда я вернулась, Стар со смехом рассказывал о братьях Уорнерах.

– Еще был случай. Русский танцовщик Баланчин путал их с братьями Ритц, комедиантами. Забывал, кто из них его ученики, а кто работодатели, и жаловался направо и налево: «Попробуй научи танцевать этих братьев Уорнеров!»

Беседа вроде бы текла мирно. Бриммер спросил Стара, почему продюсеры не поддерживают Антинацистскую лигу.

– Из-за вас, – ответил Стар. – Вы подбираетесь к сценаристам. Но будущее покажет, что зря стараетесь: сценаристы