Рассуждение о субстанциях и акциденциях – способ натурфилософии мышления, давно пережитый естествознанием. Возвращаясь к размышлениям о «субстанции» товара, Маркс действовал в стиле многочисленных послеаристотелевских «Начал натуральной философии», хотя и видоизмененном со времени Николая Кузанского до Гегеля диалектикой, псевдорациональной по форме, мистической по сущности. Все, что связано с разговорами о «субстанции», должно вызывать у современного читателя большое подозрение.

Однако сформулированный Марксом подход к «субстанции» имеет и другие черты, которые позволяют провести аналогии с современными математическими методами естествознания.

Великий немецкий математик Феликс Кляйн в своей знаменитой «Эрлангенской программе» в 1871 г., через четыре года после выхода в свет первого тома «Капитала», сформулировал взгляд, согласно которому геометрия изучает свойства фигур, сохраняющихся при определенных движениях (преобразованиях координат). Не свойства точек, линий, треугольников и тому подобное, не «субстанцию» геометрических фигур, а то, что не изменяется при определенных изменениях их положений, – инварианты преобразований. Например, Евклидова геометрия изучает те свойства фигур, которые сохраняются при поворотах фигур под углом и при перемещениях их на плоскости. Такой подход был распространен на механику, когда изменение положения тела во времени начали рассматривать как изменение одной из координат – временной – и представили классическую механику как пространственно-временную «геометрию Галилея», а теорию относительности Эйнштейна – как «псевдоевклидову геометрию Минковского».

Как повторение попытки Гете и Гегеля на экономическом материале, конструкция Маркса столь же фантастична, но как теория стоимости она построена как метафора теории инвариантов, что предугадывало контуры теоретического естествознания второй половины XIX века.

С точки зрения идеи инвариантов Марксова экономическая теория ставила задачу изучать не полезные свойства товаров (это – задача товароведения) и не их цены (меновую стоимость), а то, что не изменяется при определенных изменениях цен. Другой экономической реальности просто не существует. Приведенные Марксом примеры могли бы быть иллюстрацией к свободному и метафорическому толкованию выражения «инвариант». А главное – способом изучения стоимости товара как инварианта должен бы быть анализ его «ценового поведения», в котором по колебаниям меновой стоимости – цены, устанавливалось бы то, что остается постоянным при всех ценовых «преобразованиях».

Инвариант преобразований не является ни субстанцией, ни «чем-то третьим» наряду с его вариантами. Собственно, Маркс говорит о том же, когда подчеркивает сугубо общественный характер стоимости: «Вы можете ощупывать и рассматривать каждый отдельный товар, делать с ним что угодно, он, как стоимость, остается неуловимым».[818] Но Марксов мир «общественных субстанций» тоже является реальностью, хотя и призрачной, и именно в этом его призрачном мире осуществляются все ненаблюдаемые общественные процессы.

Продолжая аналогии с теоретическим естествознанием, можно сказать, что Марксова политэкономия опирается на идеи, известные в XIX ст. как «законы сохранения материи и энергии». «Сгусток труда», «затрата человеческой рабочей силы», – это воплощение в вещи энергии. Маркс остается достаточно архаичным материалистом; для него в товаре есть лишь «сумма всех разных полезных работ» («сгусток труда») плюс «определенный материальный субстрат, который существует от природы, без всякого содействия человека. Человек в своем производстве может действовать лишь так, как действует сама природа, то есть может изменять лишь форму веществ».[819] Карл Маркс цитирует экономиста XVIII ст. Пьетро Верри: «Все явления Вселенной, порождены ли они рукой человека, общими законами ли природы, являют собой не действительное творчество, а лишь превращение материи».

Здесь скрыт материалистический консерватизм Маркса, который не оставляет ему возможности выйти за пределы мировоззрения механики его времени. Все виды работ являются не свободными творениями человеческого ума и воображения, а рекомбинацией вещества природы, потому что они «являют собой производительную затрату человеческого мозга, мышц, нервов, рук и так далее, и в этом понимании – один и тот же человеческий труд… Он является затратой простой рабочей силы, которую в среднем имеет телесный организм каждого обычного человека, не имеющего никакой специальной подготовки».[820] Приблизительно это в физике называется работой, а способность выполнить работу – энергией. Для «работы» ума здесь просто не остается места, поскольку она несоизмерима с материальными расходами мозга и нервов.

На таком шатком фундаменте построена концепция «эксплуатации человека человеком», на которой основывается политическая философия Маркса.

Маркс не игнорирует качественную разницу между квалифицированным умственным и грубым физическим трудом, но пытается представлять сложный труд через простой («меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого»).[821] «Сведение сложного труда к простому» иллюстрирует ограниченность теории Маркса энергетическими измерениями и ее полную несостоятельность при учете измерения информационного. Конечно, бессмысленно попрекать его за это. Для теоретически-информационного подхода время пришло только во второй половине XX века.

Рабочая сила – это возможность выполнить определенную работу, то есть энергия. Вся теория заключается в том, что реализация рабочим своей энергии (способности к труду) не только возвращает капиталисту деньги, потраченные на найм рабочего и покупку оборудования и сырья, но и приносит дополнительный доход – «прибавочную стоимость». Со стороны рабочего «тратится определенное количество человеческих мышц, нервов, мозга и так далее, – количество, которое должно быть опять возмещено»,[822] тогда как капиталист без любого труда и затраты «мышц, нервов, мозга, и так далее» кладет себе в карман «прибавочную стоимость» лишь потому, что является владельцем помещения, станка и сырья. Дочитав до этого места (а почти все читатели «Капитала» ограничивались первыми разделами первого тома), рабочий должен был громыхнуть кулаком по столу и воскликнуть: «Следовательно, владелец мой труд просто крадет!»