родителя подыгрывают этим фантазиям, например, когда мать очерняет отца перед сыном или когда действия отца подталкивают к тому, чтобы пренебречь им как кем-то незначимым. Подобные установки укрепляют такое расщепление и способствуют устранению отца и замещению его ребенком. В других случаях происходит расщепление на хороший пенис и плохую грудь, что приводит к обращению к отцу за спасением от преследующей матери. И снова, когда ослабевают расщепления, родители выглядят объединенными, а «в высшей степени созидательный акт» начинает репрезентироваться появлением брата или сестры, что угрожает всемогуществу ребенка.

И опять-таки в качестве убежища предлагается отступление в нарциссический мир, где не существует различия между полами и поколениями. Мельтцер (Meltzer, 1966), Шассге-Смиржель (Chasseguet-Smirgel, 1974, 1985), Макдугалл (McDougall 1972) и Шенгольд (Shengold, 1988, 1989) описывали эти состояния в терминах идеализации ануса и создания анального мира, в котором аннулированы все различия. В этом мире все низводится к одной и той же недифференцированной консистенции и, что важно, различие между хорошим и плохим, а потому и между любовью и ненавистью также аннулировано. Тогда индивид вырабатывает перверсивные отношения, в которых хорошие объекты отвергаются, а плохие идеализируются. Как мы видели в главе 4, это характерно для патологических организаций, построенных на деструктивном нарциссизме, как это подчеркивал Розенфельд.

Перверсивные решения эдипальных фактов жизни явственно проявляются в сексуальных перверсиях. Тот факт, что для созидательного сношения необходимо различие полов, отвергается гомосексуалистами, а факт различия поколений игнорируется при педофилии и насилии над детьми. К садомазохизму часто прибегают как к интеграции, ведущей к возможности истинного признания болезненной реальности. При садомазохизме человек относится к любви и ненависти извращенным образом и предается жестокости, не признавая в полной мере ее разрушительных последствий. Садомазохистические фантазии приносят возбуждение и наслаждение от жестокости, которая не тормозится признанием того, что объекту причиняется вред или ущерб. Когда расщепление активно, поврежденный и идеальный объект полностью разделены, но в перверсивных состояниях их связывает «искусное» обоснование. Аргументация может быть, например, такова: женщины любят, когда их бьют, или же: если ребенку это нравится, что в этом плохого? В случае показа фильмов или мультфильмов с насилием садизм часто преподносится безвредным, поскольку поврежденный объект может быть тут же возрожден и восстановлен как новый и процесс деструкции и магического восстановления может продолжаться бесконечно. В других ситуациях жестокости нанесенный вред представляется как польза: скажем, при наказаниях, которые накладываются и исполняются «во благо ребенку».

Третий из упомянутых Мани-Кёрлом фактов – «признание неизбежности времени и в конечном итоге смерти», и автор считает, что этот факт жизни относится к другому логическому порядку, чем первые два. Можно сказать, что это свойство реальности, влияющее на существование всех остальных фактов жизни. Оно связано с признанием конечности всего хорошего, и это в точности соответствует тому факту, что доступ к груди не может быть вечным, что заставляет нас осознать реальность ее существования во внешнем мире. Сходным образом необходимость обновления и реальность смерти порождают признание потребности в новой жизни и созидательности. Признание реальности утраты в конечном итоге ведет к необходимости столкнуться с нашей собственной смертностью, и, если этого не происходит, человеческие ценности искажаются и извращаются.

Факт реальности смерти, разумеется, есть центральный аспект утраты, и в работе Фрейда о фетишизме мы видели, как описанные им пациенты испытывали трудности в признании смерти своих отцов. Искажения и ошибочные репрезентации реальности болезни, старения и смерти связаны с трудностями признания плохих вещей как фактов жизни. Уродство, насилие и зло ассоциируются с ущербом нашим хорошим объектам и в конечном счете – с их утратой и с реальностью нашей собственной смертности. Это аспекты реальности, признать которые сложнее всего, и их ошибочные репрезентации часто осуществляется посредством того самого перверсивного полупринятия, которое описал Фрейд. Обычно они не классифицируются как перверсии, но я считаю, что полезно считать их таковыми. Ложные репрезентации обычно приводят к романтическому, стерильному миру идеализаций, в котором хорошее длится вечно, как в сказках. Вдобавок к нарциссическим и сексуальным перверсиям мы можем говорить о романтических перверсиях реальности времени. Столлер (Stoller, 1976) предположил, что эта романтическая защита более распространена у женщин и представляет собой бегство в мир мечты вроде того, что создается в романтической беллетристике. Ее мужской эквивалент – порнографическая мастурбация, где сексуальный элемент перверсии более очевиден. Безвременье фантастического мира присутствует и там, и там.

Как мы видим, психические убежища отличаются как по своей структуре, так и по тому, от какой тревоги они защищают. Некоторые функционируют преимущественно как укрытие от параноидно-шизоидных тревог фрагментации и преследования, другие же работают в первую очередь против таких депрессивных аффектов, как вина и отчаяние. Но все они, хоть и в разной степени, служат укрытием от реальности, и в большинстве из них, если не во всех, можно наблюдать действие перверсивных механизмов. Гловер выдвигал идею, что перверсия может охранять чувство реальности пациента, и тем самым помогает ему избежать психотических манифестаций (Glover, 1933, 1964). Это может привести к ошибочному выводу о редкости перверсий при психозе. Верно как раз обратное, и именно психотическое всемогущество повышает вероятность и опасность разыгрывания перверсии. Эта ошибка подобна другой, которую вызывает утверждение Фрейда, что перверсия – негатив невроза. Из этого иногда делают вывод, что перверсия – это просто выражение инфантильной сексуальности, не выполняющее никакой защитной функции (Gillespie, 1964). В психических убежищах с психотической организацией перверсивные элементы встречаются не реже, чем в убежищах непсихотических, поскольку движение к интеграции отнюдь не отсутствует у пациентов-психотиков. Такое движение представляет особую угрозу для психотика, и, возникая, оно иногда приводит к возобновлению расщепления и фрагментации, но столь же часто ведет к созданию психотической организации, использующей перверсивные механизмы, подобные тем, что описаны выше (см. главу 6).

Следовательно, перверсивное отношение к реальности – это черта большинства, если не всех психических убежищ, и вместо того, чтобы представлять клинический материал пациента, у которого этот элемент ярко выражен, я рассмотрю некоторые случаи, представленные в предыдущих главах, и попытаюсь проиллюстрировать особую форму нереальности, заметную в психическом убежище.

Клинический материал

Г-жа А. (глава 2) неделями оставалась в постели, не занимаясь ничем, кроме чтения романов. Она грезила, помимо прочего, о путешествиях в пустыню Сахару, которую идеализировала как романтическое место, где жизнь можно еле-еле поддерживать тщательным нормированием воды и провианта. На сеансах она молчала и иногда признавала у себя фантазии, будто загорает на пустынном острове – этот образ прекрасно соответствовал той безразличной, беспечной манере, которую она на себя напускала. Садистический характер этого настроения был вызван тем, что в то же время