осознавалось существование чрезвычайно нуждающейся пациентки, жаждущей контакта, ответственность за который, однако, возлагалась на аналитика. Мои усилия пробиться к ней пациентка одновременно ценила, высмеивала и ощущала как садистическое нападение фрустрированного аналитика.

Пациентка выходила из своего убежища и при малейшем дискомфорте пряталась туда вновь – как улитка в раковину, если вы прикасаетесь к ее усикам. Я обсуждал эту ее черту в главе 2, где описал сновидение о походе за продуктами, когда она была потрясена и напугана девушкой, разрезанной надвое. Ее контакт со мной на этом сеансе поддерживался до тех пор, пока я не затронул проблему ошибки в ее чеке, что привело к резкому замыканию в себе.

В анализе был достигнут некоторый прогресс, после чего пациентка снова замкнулась, когда повредила палец, устанавливая с мужем систему отопления в доме. Она не смогла связаться со мной, потому что мой телефон был отключен, и улеглась в постель к своим романам, пропустив три сеанса. Вернувшись в анализ, она принесла материал – воспоминания о комнате на границе, где задержали ее семью, когда они бежали из своей родной страны, и где ее мать допрашивали пограничники. Она также припомнила, что две недели провела в детском доме, а родители, как было сказано, уехали на каникулы с ее младшим братом; она помнила, что в этом детском доме были прекрасные куклы. Оба этих места, безусловно, ассоциировались с острой тревогой, и оба идеализировались и образовывали часть образной системы ее психического убежища. Я подумал, что эти убежища, какими бы ужасными они ни были сами по себе, рассматривались как менее страшные, чем альтернативное им окружение, которое в обеих ситуациях было связано с утратой матери.

Эта ужасная дилемма необходимости столкнуться с реальностью, которая кажется невыносимой, но в то же время необходимой для выживания, была разрешена созданием убежища, где реальность одновременно и принималась, и отрицалась. В своем душевном состоянии «необитаемого острова» пациентка понимала, что ею пренебрегли и ее бросили, но в то же время ей было хорошо и удобно.

Г-н Д. (глава 7) сформировал союзы с влиятельными фигурами в академическом мире, пытаясь отгородиться от депрессии. Созданная им организация помогала ему погружаться в фантазии триумфальной мести, и в то же время, сохраняя их в тайне, он поддерживал покорную и почтительную установку по отношению к теперешним своим работодателям и к аналитику. По сути, его ненависть выражалась в том, как он игнорировал мои интерпретации и приступал к описанию того, как его вдохновляют новые должности и новые девушки, из-за чего я чувствовал себя маловажным и беспомощным. Он вроде бы признавал, какое это оказывает на меня воздействие, но отрицал свою ненависть и продолжал утверждать, что ценит анализ, а возникшие проблемы объясняются исключительно необходимостью отдавать приоритет работе, что я, безусловно, должен понимать. Я был одновременно и фигурой, которую он ценил, и фигурой, над которой он торжествовал, и той, которую он пытался сберечь, и той, которую пытался разрушить. Его душевное состояние было одновременно и возбужденным, триумфальным, и повреждающим его объекты и разрушающим перспективы. Эти установки, похоже, сосуществовали без всякого видимого противоречия.

Убежище г-на Е. (глава 7) было более мазохистическим и включало в себя душевное состояние, в котором он выдерживал и даже идеализировал текущее страдание. В сновидении он поместил фекалии в красивую коробку, что трактовалось одновременно и как подарок, и как нападение. Анализ стоил ему множества забот и трудностей, и в то же время он в некоторой степени понимал, каким образом его усилия блокируют всякий аналитический прогресс. В психическом убежище он поддерживал свои объекты в полуживом – полумертвом состоянии, и это означало, что он не способен ни использовать их, ни отказаться от них, ни скорбеть по ним. Однако иногда он был в состоянии выйти из убежища и поддержать контакт с переживанием утраты, что делало возможным сдвиг к депрессивной позиции.

Г-н С. (глава 6) был более откровенно психотичен и демонстрировал наличие у себя безумного убежища, которое угрожало обрушиться. Чтобы компенсировать и залатать поврежденное Эго, он обращался к всемогущим объектам, Яхве, неврологам, своему аналитику, с которыми хотел идентифицироваться и к могуществу которых стремился. Когда он ощущал себя изгнанным из убежища, то чувствовал, что сходит с ума, и пытался вновь туда попасть с помощью магических средств, таких как приобретение молитвенного платка. В убежище он мог делать все, что заблагорассудится, например «срать» где попало, поскольку уборка – это проблема аналитика.

Несмотря на некоторую психотическую дезинтеграцию, он обладал и определенным пониманием своего поврежденного состояния, когда с чувством утраты говорил, что когда-то знал, что «я – это я», подразумевая, что когда-то у него было ощущение личности и самости. Это предоставляло возможность временного контакта с переживанием утраты, который, однако, пациент поддерживать не мог. Проявление перверсивности здесь снова-таки было вызвано его пониманием своей утраты и в то же время – ее отрицанием, поскольку пациент выбрал средством разрешения своих проблем всемогущество.

В настоящей главе я описал пространственные репрезентации убежища, такие как необитаемый остров или комната на границе, и попытался показать, как убежище репрезентируется в качестве идеализированных небес и в то же время – жестокого места, где едва может теплиться жизнь. Свойство перверсивности связано с одновременным сосуществованием обоих этих воззрений.

Иногда убежище репрезентируется не как место, а как группа индивидов, объединенных в организацию. Тогда спасение обеспечивается вступлением в эту группу, которая начинает представлять собой безопасные небеса. Именно такую репрезентацию я имею в виду, когда говорю о патологической организации личности, которая подробно обсуждалась в предыдущих главах. В главе 9 я уделю внимание такому взгляду на убежища и опишу ту важную роль, которую перверсивные объектные отношения играют в формировании таких качеств этих структур, как ригидность и сопротивление переменам.

Глава 9

Перверсивные отношения в патологических организациях[8]

Сложная структура патологических организаций личности уже обсуждалась в этой книге ранее, и при этом я подчеркивал нарциссический характер соответствующих объектных отношений. В данной главе я опишу, как перверсивные отношения между членами организации, а также с захваченной ими самостью, могут способствовать ригидности и стабильности этой организации.

Когда происходит развитие, в анализе либо вне него, пациент чувствует себя сильнее, ощущает большую поддержку со стороны своих отношений с хорошими объектами и у него появляются мысли о бегстве из-под власти патологической организации. Он может предпринимать пробные выходы из убежища, но часто возвращается туда снова, словно бы убедившись, что он все еще зависит от организации, предохраняющей его от катастрофы.