Однако эта аргументация против принципа причинности, как бы к ней ни относиться, подрывает саму основу естественнонаучного знания. Если ничто не является ни причиной, ни следствием – как наблюдать за миром природы и искать в нем закономерности? Если единственная причина всего – Бог, то и единственный способ разобраться в мире – познавать Бога; а значит, единственное, что стоит изучать – откровения, и единственные, кого стоит слушать – улемы.

Газали допускал, что математика, логика и даже естественные науки могут приводить к верным заключениям; однако, если их выводы противоречат откровению, они неверны. Но, раз наука верна только когда не противоречит откровению, выходит, что наука вовсе не нужна. Вся необходимая нам истина уже заключена в откровениях.

Некоторые философы с ним спорили. Ибн Рушд (европейцам известный как Аверроэс) написал возражение на книгу Газали, озаглавленное «Заблуждение “заблуждений”», но это мало помогло; когда дым сражения рассеялся, Газали остался победителем. С этого времени мусульманская философия, основанная на греческой мысли, начала угасать, и мусульмане стали терять интерес к естественным наукам.

Труд Газали покрыл его неувядающей славой. Его назначили главой престижного Университета Низамия в Багдаде, своего рода «Йеля» мусульманского мира. Ортодоксальный истеблишмент признал его ведущим религиозным авторитетом своего времени. Однако Газали не стал почивать на лаврах. Он был человеком искренне верующим – и среди почестей и аплодисментов вдруг ощутил, что истинного сокровища ему недостает. Он верил в откровения, почитал Пророка и писание, был предан шариату, но ощущал ту же неудовлетворенность, что породила суфизм – не ощущал живого присутствия Бога. Газали пережил внезапный духовный кризис: оставил все свои посты и должности, отказался от всего, что имел, оставил всех своих друзей и удалился в затвор.

Много месяцев спустя, выйдя из затвора, он объявил, что ученые правы, но суфии правее их: Закон есть Закон, ему необходимо следовать, но одним лишь чтением книг и благонравным поведением не достичь Аллаха. Нужно открыть Ему свое сердце – так, как умеют только суфии.

Теперь Газали написал еще два выдающихся труда: «Эликсир счастья» и «Возрождение религиозных наук». В них он дал синтез ортодоксального богословия и суфизма, объяснив, как шариат сочетается с суфийским методом достижения единства с Богом, именуемым тарика. Он нашел место для мистицизма в рамках ортодоксального ислама и таким образом придал суфизму респектабельность.

До Газали в исламском мире соперничали, отбивая друг у друга последователей, три интеллектуальных движения. После Газали два из них пришли к согласию, а третье было уничтожено.

Я не хочу сказать, что философы признали победу Газали, посы́пали голову пеплом и бросили свое занятие. Или даже, что Газали обратил народ против философов, доказав их неправоту. Общественное мнение редко что-то принимает или отрицает, основываясь на доказательствах. Да и потом, в философии очень сложно что-то однозначно доказать.

Нет, я говорю о том, что некоторые люди в эту эпоху стремились отойти от философии и естественных наук. Некоторые уже считали разум опасным орудием, ведущим только к хаосу – и Газали предоставил им «боеприпасы», аргументы, позволявшие опровергать философию и естественные науки и выглядеть при этом респектабельно и даже остроумно.

В последующие годы всё больше и больше людей устремлялись в этом направлении. Предположение, что в морально-этических материях существует множество оттенков серого, ведет к тому, что каждый занимает собственную позицию, так что не находится и двоих, мыслящих одинаково; но в годины бедствий люди теряют вкус к тонким различиям и терпимость к неоднозначности. Простые, ясные, морально однозначные учения укрепляют общественную солидарность, поскольку помогают сплачиваться вокруг общих убеждений: а когда никто не знает, что принесет завтрашний день, людям необходимо держаться вместе.

По-видимому, где-то в этот период начало меняться и положение женщины в исламском обществе. По многим признакам можно судить о том, что в раннюю исламскую эпоху женщины пользовались куда большей независимостью и играли куда более активную роль в обществе, чем впоследствии (а во многих областях исламского мира и сейчас). Например, Хадиджа, первая жена Пророка, была богатой и успешной предпринимательницей, а Мухаммед поначалу был ее наемным служащим. Айша, младшая жена Пророка, во время раскола после смерти Усмана возглавила одну из враждующих сторон. Она даже командовала армией в бою – и никто не удивлялся, что эту роль выполняет женщина. Женщины участвовали в прославленных древних битвах: помогали воинам, выхаживали раненых, а порой и сами сражались на поле боя. В битве при Ярмуке, как рассказывают летописи, некая вдова по имени Умм Хаким била византийских солдат шестом от шатра вместо меча[23]. Подробные описания некоторых битв дошли до нас от женщин, которые наблюдали за этими боями и складывали о них стихи – в сущности, работали кем-то вроде военных корреспондентов.

Судя по всему, присутствовали женщины в эти древние времена и на важнейших собраниях общины: сохранились рассказы о спорах женщин с халифом Умаром – и известно, что женщину Умар назначил смотрительницей базара в Медине[24]. Помимо всего этого, среди видных ученых раннего ислама известно немало женщин. В первое столетие после Хиджры серьезными авторитетами по хадисам считались Хафса, Умм аль-Дарда, Амра бинт Абдуррахман и немало других. Были и женщины – знаменитые каллиграфы. Те и другие преподавали, читали публичные лекции, набирали себе учеников и учениц.

Разумеется, эти женщины не были ни отрезаны от общественной жизни, ни лишены признания и влияния. Традиция отправлять женщин во внутреннюю, невидимую сферу дома и семьи, по-видимому, пришла из Византии и от Сасанидов. В высших классах этих обществ женщины жили взаперти: считалось, что это указывает на их высокое положение. Аристократические арабские семьи, переняв высокий статус своих предшественников, приняли и их обычаи. Для обычной мусульманской женщины доступ в публичное пространство, по-видимому, резко сократился в IV веке п. Х. (то есть после 1000 года н. э.) – по крайней мере, об этом можно судить по тону замечаний ученых о ролях мужчин и женщин. Радикальное разделение гендерных ролей на непересекающиеся сферы, вместе с затворничеством женщин, по-видимому, твердо установилось во время социальных потрясений, отметивших последние годы эры Аббасидов. Те же силы, что выдавили из исламской интеллектуальной жизни протонауку, что обесценили разум как инструмент моральных и социальных исследований, наложили свое ярмо и на женщин.

Четвертую часть своего шедевра «Возрождение религиозных наук» Газали посвящает рассуждениям о браке, семейной жизни и тонкостях взаимоотношений полов. Здесь он говорит, что женщина «должна оставаться во внутреннем святилище дома своего, прилежа своей прялке; не следует ей слишком часто входить и выходить; разговаривать с соседями она должна нечасто, а навещать их – лишь когда того требует какое-то дело; ее забота – хранить честь мужа в его присутствии и отсутствии, и во всех делах искать его благоволения… Не следует ей покидать дом без его дозволения; а выходя по его дозволению, должна она прятать себя за поношенной одеждой… следить за тем, чтобы ни один незнакомец не узнал ее и не услышал ее голоса… Должна она… во всякое время быть готовой ублажить (своего мужа), чем он только пожелает»[25]. Обсуждает Газали и обязанности мужей по отношению к женам, однако, если собрать вместе все его замечания, мы увидим, что мир он мыслит жестко разделенным на общественную и частную сферы, где жизнь женщин ограничена частной сферой, а публичная принадлежит только мужчинам.