Хотелось бы подчеркнуть, что улемы никем не назначались (и не назначаются). В исламе нет ни «папы», ни официальных священнослужителей. Как же человек становился улемом? Зарабатывая уважение уже известных улемов. Не было ни лицензий, ни сертификатов, ни дипломов в рамочках, удостоверяющих, что такой-то человек – улем. Улемы были (и остаются) самоизбираемым и саморегулирующимся сообществом, находящимся полностью в рамках общепринятого учения. Ни один улем не в силах в одиночку это учение изменить. Слишком уж оно древнее, слишком мощное, слишком укорененное в традициях; а кроме того, невозможно стать улемом, не впитав это учение так, что оно делается частью тебя самого. К тому времени, когда человек достигал статуса, позволявшего подвергать сомнению доктрины шариата, у него уже не возникало такого желания. Неисправимые «диссиденты», не способные заглушить в себе сомнения, до этой ступени просто не доходили. Их вычищали на ранних стадиях. Таким образом, сам способ «воспроизводства» улемов и поддержания их статуса делал их консервативным классом.

Однако улемы были не единственными исламскими интеллектуалами. Пока они возводили здание исламской доктрины, другая группа думающих мусульман напряженно трудилась над еще одним грандиозным проектом: истолкованием философий и научных открытий прошлого в свете мусульманских откровений и интеграцией их в единую связную систему, которая объясняла бы природу, вселенную и место человека в ней. Этот проект породил вторую группу мыслителей, известных мусульманскому миру как «философы».

Распространение ислама помогло арабам встретиться с идеями и достижениями множества иных народов и культур: индуистов в Индии, буддистов в Центральной Азии, персов и греков. Рим к тому времени был уже фактически мертв, а Константинополь, при всем своем богатстве, в интеллектуальном смысле превратился в бесплодную пустыню, так что бо́льшая часть оригинальных мыслителей, всё еще пишущих по-гречески, собралась в Александрии, достаточно рано попавшей в руки арабов. В Александрии имелась огромная библиотека и множество академий; это была интеллектуальная столица греко-римского мира.

Здесь мусульмане открыли для себя труды Плотина, философа, учившего, что всё во вселенной взаимосвязано, как части единого организма, и всё восходит к мистическому Единому, из которого излился весь мир и к которому всё вернется.

В концепции Единого мусульмане услышали поразительное созвучие с пламенной проповедью Мухаммеда о том, что Аллах един. Более того: повнимательнее взглянув на Плотина, они обнаружили, что свою систему он с помощью строгой логики выводит из нескольких аксиоматических принципов, и это породило в них надежду на то, что логика может подтвердить и откровения ислама.

Дальнейшее исследование показало, что Плотин и его сподвижники были только последними по времени представителями школы, начало которой положил за тысячу лет до того куда более великий афинский философ по имени Платон. А от Платона мусульмане перешли к открытию всей сокровищницы древнегреческой мысли, от досократиков до Аристотеля и далее.

Все эти идеи чрезвычайно интересовали аббасидскую аристократию. Любой, кто умел переводить книги с греческого, санскрита, китайского или персидского на арабский, мог рассчитывать на высокооплачиваемую работу. Профессиональные переводчики толпами стекались в Багдад. Они наполняли целые библиотеки в столице и других крупных городах классическими текстами, переведенными с других языков. Мусульманские интеллектуалы первыми в мире получили возможность напрямую сравнивать, например, греческую и индийскую математику, греческую и индийскую медицину, персидскую и китайскую космологию, или метафизики разных культур. Им предстояло понять, как соотносятся эти древние идеи и учения друг с другом и с исламскими откровениями, как соотносятся духовность и разум, как найти место небесам и земле в единой схеме, объясняющей всю вселенную. Вот, например, одна из таких схем, объясняющая, как вся вселенная, вплоть до самых мелких и тривиальных явлений обыденной жизни, последовательными «волнами» вышла из единого Бытия:

Платон описывал материальный мир как иллюзию, тень, отбрасываемую «реальным» миром, состоящим из вечных и неизменных «форм»: так, любой стул в реальности – несовершенная материальная копия некоего единого «идеального» стула, существующего лишь в мире универсалий. Следуя за Платоном, мусульманские философы предположили, что и каждый человек есть смешение реального и иллюзорного. До рождения, учили они, души обитают в мире платоновских универсалий. В жизни душа соединяется с телом, созданным из материи. В момент смерти они разделяются, и тело возвращается в мир материи, а душа – к Аллаху, в родной дом.

При всей преданности Платону мусульманские философы восхищались и Аристотелем: его логикой, приемами классификации, способностью видеть и распознавать частности. Следуя Аристотелю, мусульманские философы, как одержимые, категоризировали и классифицировали всё, что видели. Вот вам пример, чтобы понять, о каком отношении к миру идет речь: философ аль-Кинди описывал материальную Вселенную как сочетание пяти категорий: материи, формы, движения, времени и пространства. Каждую из них он делил на подкатегории – например, выделял шесть типов изменения: порождение, порчу, возрастание, уменьшение, изменение качества, изменение положения в пространстве. И так далее, и тому подобное: всю реальность он стремился разбить на небольшие и легко воспринимаемые фрагменты.

Великие мусульманские философы увязывали духовность с разумом: наша сущность, говорили они, состоит из абстракций и принципов, которые только разумом и можно постичь. Они учили, что цель познания – очистить душу, возводя ее от чувственных впечатлений к абстрактным принципам, от отдельных фактов к универсальным истинам. Например, философ аль-Фараби рекомендовал своим ученикам начинать с изучения природы, затем переходить к изучению логики, и наконец к самой абстрактной дисциплине, математике.

Греки изобрели геометрию, индийские математики пришли к гениальной идее числа нуль, вавилоняне открыли значение разряда; а мусульмане систематизировали все эти идеи, добавили к ним несколько собственных – и изобрели алгебру, заложив фундамент современной математики.

С другой стороны, интересы философов направляли их труды в практическую сторону. Собирая, каталогизируя, снабжая перекрестными ссылками медицинские открытия разных стран мира, Ибн Сина (которого европейцы знают как Авиценну) и другие мыслители достигли почти современного понимания болезней и действия лекарственных средств, а также серьезно продвинулись в изучении анатомии: им была известна система кровообращения, функции сердца и большинства других крупных органов. Вскоре мусульманский мир мог похвастаться лучшими в мире больницами – в одном Багдаде их было несколько сотен; и это первенство сохранялось за ним на протяжении столетий.

Эти же философы-мусульмане эпохи Аббасидов заложили основы химии как научной дисциплины, написали трактаты по геологии, оптике, ботанике и по многим другим областям знаний, относящимся сейчас к естественным наукам. У них самих отдельного названия для этого не было. Как и на Западе, где естественные науки долго именовались «естественной философией», философы Востока не видели необходимости выделять часть своих знаний в отдельную категорию и присваивать ей особое имя; однако достаточно рано пришли к мысли об исчислении как инструменте познания природы, заложив тем самым один из краеугольных камней естественных наук как самостоятельной области знания. Они не формулировали научный метод как таковой – идею постепенного накопления знаний при помощи создания гипотез и проведения экспериментов, призванных их подтвердить или опровергнуть. Случись им сделать и этот шаг, наука, какой мы ее знаем, родилась бы в мусульманском мире во времена Аббасидов, а не в Западной Европе семь столетий спустя.