он разбивает стены тоннеля. И они… ну…

– Психи…

– Ментально особенные, – поправила я, – очухиваются.

– Алка не обижается на «психа». Ей нравится. «Нормальные» они везде, – окинул он взглядом газонокосильщика, мойщика окон, водителя Женю, а потом и меня, – я и на себя посмотрел, – подмигнул он, – а таких, как Алка, – единицы. Ей нравится быть единицей, а не кучей нулей после.

– Передай ведущую цепь, – вернулась я с паяльником обратно к разобранной раме и мотору самоката. – Вон ту длинную штуку, как бусы байкера.

Я вытянула руку, стоя к нему спиной, и не сразу поняла, что, вложив цепь, он накрыл мою ладонь своей.

Слова Максима прозвучали совсем близко от моего затылка:

– Тот поцелуй. Он стал шоком не только для Аллы. Но и для меня. И, – приблизился он, – это был приятный шок.

– Максим, – вытянула я цепь, распутывая наши пальцы, – ты студент.

– То есть? Это главная проблема?

– Нет. Ну ты… сын крутого олигарха, у тебя свой дом, даже домина с кучей домиков поменьше.

– Еще вилла. На океане. На собственном острове, – скорректировал он мой учет.

– И три тачки, – прикинула я в уме.

– Шестнадцать, – прибавил он в колонку дебета.

– Остальные на острове?

– Там другие шестнадцать. Слушай, – торопливо обогнул он меня, отводя в сторону паяльник, – ты… особенная, просто знай это. Ты настоящая. Живая, самокаты чинишь. Я никогда таких не встречал. А как ты шарик шпагатом отбивала! Думал, приедет зазнайка, которая посмеется над Аллой и сбежит из нашего дома через сутки. Ты смешно шутишь, ты заботливая, а я… я просто придурок вообще-то. Это правда.

– Про придурка?

– Про то, что ты нравишься мне. По-настоящему. Ну и про придурка тоже.

Я зажгла паяльник, опуская на глаза маску.

– Двести пятьдесят градусов, Макс. Если не хочешь бесплатного шрамирования, отойди. И глаза закрой.

– Я закрываю их только при поцелуе, – опустил он мою руку в перчатке и ни капли не дернулся от жала лампы. – И плевать мне на предков, на сестру, на Костяна. Я целовал тебя не притворяясь. Это правда, – произнес он с особым нажимом, – правда, Кира. Ты мне очень нравишься.

Я вспомнила идеальный пазл наших с Максимом душ, не зная, что ему ответить. Не понимая, почему я торможу.

– Ты пойдешь со мной на вернисаж? – спросил он снова.

– Ладно, – кивнула я, – если пообещаешь не орать на Яну с Аллой. Алла плакала из-за тебя. Это было грубо, Макс. Швыряться в нее скорлупой.

– Грубо? – переспросил он так, словно я сказала, что слово «пожалуйста» причислено к ругательствам. Но быстро согласился: – Да, грубо. Этого не повторится.

Брови его насупились, морщины на лбу выперли, он говорил через силу, еще и кулаки сжимал, но чем была вызвана столь резкая смена настроения, я не понимала.

– Ты чего? – подошла я, пытаясь его растрясти. – Тебе не жаль Аллу? Совсем?

– Мне жаль, Кирыч. Мне очень жаль. Очень, – отвечал он металлическим тоном, не в силах достоверно изобразить раскаяние.

– Тогда не пой песню про камелии. Неважно почему, но Алла плачет из-за этих цветов.

– Еще бы, – закатил он глаза.

– А если соврешь, – я снова зажгла паяльник, – сварю твои скорлупки вот этим.

Макс ушел, а я не торопилась с ремонтом, надеясь застать Костю и предупредить его про тень, которую видела утром в его комнате, но Костя нашел меня первым, заглянув в распахнутое окно гаража, внутри которого я работала.

– Не забудь поставить перемычку на ЕВС для электронного тормоза, – подсказал он.

Я дернула паяльником.

– Не боишься, что я выколю тебе глаз, когда вот так подкрадываешься?

– Поэтому все инженеры носят очки, а не контактные линзы, – улыбнулся Костя, поправляя свои. – Что-то случилось?

– Кое-что… – поволокла я его прочь как можно быстрее.

Я убежала из гаража босиком и в перчатках, в которых занималась сваркой. Мы свернули несколько раз, оказавшись возле пруда с плавающими в воде белыми карпами в оранжевую крапинку. Недалеко от пруда я увидела дом с белой башней, который Костя назвал домом свиданий Максима.

– Макс что-то выкинул? Или Алла? Или кто? – Теперь он встряхнул меня за плечи. – Ты бледная и дрожишь. Что произошло?

– Много кое-чего. Во-первых, кто-то был в твоей комнате, потом Алла плакала, Воронцова чуть меня не задушила, а еще символ со смертью на куклах и карты смерти, Максим с предложением…

– Руки и сердца? – вспыхнули его щеки, и я почувствовала, какими горячими стали пальцы, все еще державшие меня за руки.

– Ты выбрал самое важное из списка случившегося? Про Макса?..

– Хорошо, – ответил он, медленно стягивая с моих рук дубовые сварочные перчатки, – давай сначала. Кто был в моей комнате?

– Тень. Я заглянула в замочную скважину и увидела тень, а потом Геката, и ночная бабочка… и все исчезло.

– Дальше. Почему Алла плакала?

– Это все Макс. Я попросила его перестать придираться к девчонкам, швыряться в Аллу скорлупками. Он начал петь песню, ну эту, знаешь, вот эту: кама-кама-кама-кама-кама-Ка-ми-лия…

– Тут сложнее. А потом?

– Я пошла на завтрак к Воронцовой. И показала ей фотку.

Достав из кармана, я вытянула ему снимок, подсказывая:

– Переверни.

– Это прицел, – сразу ответил Костя, – оптический прицел. Линии к центру уменьшаются для удобства захвата цели.

– Прицел? Как в пистолете?

– Как в винтовке.

– Алла рисовала такие куклам. На лбах. И теперь на двери ее спальни новое уравнение. Воронцова сказала, их следователь изучал. И в некоторых она записала ДНК людей, которые оказались убиты. Следователь назвал эти штуки «картами смерти». Чья-то смерть зашифрована в ее новом уравнении, Костя! Прямо на ее дери. И нет, – скрестила я руки, под его пристальным взглядом, – я никуда не уеду.

– Тогда пойдем.

– Куда?

– Разыщем Аллу. Пусть ответит на пару вопросов, согласна?

– Тебе-то она уже ответила на один: «согласна».

Глава 7

Упоительное двойное свидание с вином и виной

Аллу мы отыскали на веранде Каземата. Она сидела в бамбуковом кресле-качалке и пряла нитку.

– Милый, ты вернулся? Мой брат пригласил нас на двойное свидание с Кирочкой. Как чудесно, не находишь, как это чудесно? Божья благодать! Вот бы все мы породнились!

Мы с Костей переглянулись.

– Алла, – присел он с ней рядом на корточки, – твоя мама показала Кире фотографии с куклами, у которых на лбах было, – вытащил он снимок и ткнул в символ, – вот это. Ты помнишь, как рисовала такие?

Нашептывая что-то губами, она отложила веретено и трижды перекрестилась, а потом перекрестила и нас с Костей.

– Помнить, – посмотрела она на меня, – не одно и то же, что понимать. Я не знала, почему говорю на смеси языков,