а когда брала в руки карандаши, рисовала единички.

– Единички?

– Палочки, тире, линии. Серые и черные. Длинные и короткие. Я понятия не имела, что это ДНК. Я просто их видела. И уравнения тоже. Уравнения – это карты. Уравнения описывают «как», а ДНК – «кто».

– И кто на двери? – в унисон спросили мы с Костей, снова переглянувшись.

– Запиши его ДНК-код, – добавил Костя.

– Я не могу, любимый.

– Почему, Алла? Если это кто-то из нас, мы узнаем.

– Нужно решить уравнение, чтобы приступить к ДНК, – сочувственно ответила Алла, наматывая нить на мизинец вокруг кольца. – Но одно из числительных в уравнении неизвестно. Mi2 – вы его видели. Пока не узнаю, что это такое, – не почувствую, что дальше… не почувствую, кто это.

– Значит, mi2 – это человек? Которого ты знаешь?

– Это может быть кто угодно. Любой не планете.

– А те три куклы, – не унималась я, – с прицелами на лбах, они кто?!

Алла смотрела на меня не моргая:

– Игра.

– Игра? – повторила я. – Ты нарисовала им на лбах прицелы винтовок. Их что, застрелили?

Алла моргала глазами, заправляя за уши светлые прямые пряди, что снова и снова рассыпались, пока она отрицательно мотала головой:

– Я не знаю, Кирочка… Но, может быть… тайна уравнения откроется тебе?

– Я не ты! – закричала я. – Не говорю на шести языках и не пряду крапиву, ничего не знаю на китайском и не выращиваю вымирающие кактусы, Алла! Я не решу уравнения, а пока оно тут, кто-то может умереть! Кто-то, кого можно спасти!

– Хочешь спасти, реши его, – непривычно строго для себя ответила Алла. – Ты можешь. Ты не глупая.

– Я обычная!

– Ты среди нас. Значит, особенная. Значит… ты должна быть здесь.

Алла заканчивала произносить последние слова, когда из ее глаз градом полились слезы.

– Что за потоп? – поднялся по ступенькам веранды Максим. – Не из-за меня, – уставился он на Аллу и посмотрел на нас с Костей с невинной маской не успевшего нашкодить щенка. – Клянусь, я больше ничем сегодня в Аллу не швырял и не пел про камелии.

Алла разрыдалась еще хлеще, задыхаясь, и Косте пришлось отвести ее в дом.

Прошла пара часов. С лупой на кончике школьной линейки я изучала отданные Воронцовой фотографии, когда в дверь постучали.

– Да! Открыто!

– Ты готова? – вошел в комнату Максим и протянул мне полную конфетницу упакованных в прозрачные пакетики китайских печенюшек. – Кажется, ты их любишь?

– Спасибо, – улыбнулась я. – А для чего нужно быть готовой?

– Для кино. Двойное свидание, забыла? Ты, я и кто-то там еще.

Из дневных шорт на ремне и тонкого джемпера с V-образным вырезом, украшенным тонким винным контуром по окантовке горловины, Максим переоделся в вельветовые брюки и расстегнутую на груди рубашку навыпуск. Он держал перекинутый через плечо пиджак с замшевыми заплатками на локтях.

– В кино? – вскинула я брови. – Когда там это? – кивнула я в сторону своей соседки по этажу.

– Невежливо говорить о людях в третьем лице, – опустился он на локти, опираясь о дубовую поверхность моего рабочего стола, не сумев не съязвить. – Хотя для Алки норм.

– Я не про Аллу, а про уравнение.

– «Не смерти должен бояться человек, – ответил Макс, – он должен бояться никогда не начать жить». Это Марк Аврелий. Я живу с Алкой много лет. Видел и следаков, и психиатров, и шаманов с бубнами. Припадки сестры, припадки матери. Не видел я только сегодняшнюю киношку и тебя в плиссированной юбке, – повторил он бровями мои изгибы.

– Предпочитаю джинсы с дырками и футболки с подкатанными рукавами и оторванными горловинами.

– Трипофилия? Кто бы подумал?

– Нет у меня никого трипа… чего-то там!

– Трипофилия – любовь к дыркам, проколам. Есть тату?

– Пока нет, – ответила я, но мысль о тату меня взбудоражила.

– Давай так, – предложил Максим, – открой любое печенье и прочитай ответ. Да или нет?

Он повторил свой вопрос:

– Кира, ты пойдешь со мной в кино?

Пока он ждал, протяну ли я в ответ ему руку, я открыла печенье. Разломила две хрусткие половинки и прочитала послание про себя:

«Скажите ДА – и жизнь превратится в мечту!»

– Ну вот еще… – скривилась я, комкая предсказание, – и кто придумывает такой бред?

– Что, если в уравнении моя смерть, Кирыч, – не убирал он ладонь, – и это мой последний с тобой вечер? – Он взял меня за руку, потянув вверх, чтобы я поднялась со стула. Я чувствовала, как он продолжает тянуть меня ближе. – И что, если это последняя ночь? – добавил он.

– Только юбку не надену, – кивнула я, соглашаясь, но только на кино, а не на ночь.

– Без юбки тебе будет даже лучше.

Только попробуйте меня подвести, китайские печенюшки!

Давно стемнело. Нас слепили встречные фары, сигналили фуры, и обдавало гравием капот, когда Максим производил сложные обгоны по технической полосе. Мне не нравились его постоянные нарушения и гонки на дороге – бестолковый риск, который переставал быть смешным.

– Можешь помедленней гнать? – попросила я.

– Медленно я люблю делать кое-что другое.

– Слушай, не смешно. Не своди любой разговор к постельной теме.

– Я вообще-то про чтение. Люблю читать книги медленно, – ткнул он пальцем в спидометр. – Разрешенные шестьдесят плюс двадцать, но если ты хочешь поговорить про…

– Не хочу. Ни говорить, ни шутить. Мы просто едем в кино. Как друзья, – скрестила я руки.

– Но друзья не целуются, как это делали мы. Я целовал тысячу девчонок и знаю. Спорим, ты не целовала и десяти парней?

– Берешь на слабо?

– Просто хочу тебя узнать. Как друг. Расскажи. Ты поцеловала больше… например, двенадцати?

– Меньше.

– Отлично! Куда? В губы?

– Макс…

– Ну все, все! – отбрыкивался он от моей попытки пихнуть его в плечо. – Меньше пяти?

– Одного. Я целовала только одного парня. Доволен? В прошлом году, из хоккейного клуба, – честно выпалила я.

– Одного? У тебя был всего один парень?

– Один поцелуй. Мы не стали встречаться. Он постоянно лез руками мне под футболку, и я его огрела клюшкой.

– Ты ни с кем не встречалась? Никогда? И, типа, не спала ни с кем?

– Ни с кем, – ответила я.

– Почему?

– Я никого не любила так сильно. Я не знаю, что это такое. А ты? Ты знаешь?

Лицо Максима исказила гримаса ужаса, которую я уже видела на его лице, когда мы почти коснулись друг друга губами, но он сбежал с моей кровати, словно ошпаренный.

– К сожалению, – ответил Максим, – я знаю. И это мое проклятие.

Его руки впивались в руль с такой силой, что я слышала, как расходятся швы его красных перчаток. Он давил на газ все