Пускай вдали остались зимы с веснами!

Мы вечной правдой сталинской сильны!

Без устали идут путями звездными

Сыны могучей молодой страны!

– Слушайте, – сказал Кирьянов. – Ведьперебудит всех, нарвемся…

– Милейший обер-поручик, вы недооцениваете старуюзакалку, – чуть пошатываясь, ответил майор Стрекалов. – Хотите фокус?

Он склонился над поющим манифестантом и явственно произнесему в ухо:

– Комендантский патруль поблизости!

Митрофаныч мгновенно умолк, словно повернули выключатель,воцарилась оглушительная тишина. Затаившись в траве, оружейник, такоевпечатление, даже дышать перестал.

– Видели? – сказал майор с неподдельнымуважением. – Старая школа. Беритесь, мы его черным ходом затащим… А потом,может, выпьем за знакомство?

– Благодарствуйте, – сказал Кирьянов. – Судовольствием.

Он все еще был преисполнен доброты к окружающему миру.

Повинуясь мяукающему сигналу, сопровождаемому отчаянныммиганием зеленой лампочки, он осторожно стиснул затянутыми в перчатку пальцамикруглый рубчатый верньер и повернул его на три деления вправо. И ничегоособенного не произошло, ничего не изменилось, разве что сигнал больше не мяукали лампочка потухла до времени.

Он достал из нагрудного кармана пачку и сунул в ротсигарету. Пальцы с «Золотой Явой» беспрепятственно миновали чуть заметномерцавшую вокруг его головы полусферу неведомого поля – а может, и не поля,возможно, это было нечто вроде марлевой повязки, отсекавшей из окружающеговоздуха, мало чем отличавшегося от земного, зловредных микробов и прочий мусор.

Планета была кислородная, но на этом ее достоинстваисчерпывались целиком и полностью. Кирьянов еще ни разу не высаживался на стольнеприятном «шарике» – и это определение было еще чересчур деликатным…

Небо над головой было желто-багровое, по нему тянулисьдлинные разлохмаченные буро-лиловые полосы – а вполне может оказаться наоборот,и буро-лиловые полосы как раз и есть кусочки небосклона, проглядывающие сквозьскопище желто-багровых облаков… За двое суток они так и не смогли определить,как же именно обстоит, где атмосфера, а где облака, на глаз не понять, с равнымуспехом может обернуться и так, и этак. А впрочем, какая разница? Им здесь всеравно не жить, да и работать осталось всего ничего, Шибко уверяет, что сменанепременно прибудет еще до захода здешнего светила (которое так и не удалось ниразу лицезреть, оно скрывалось где-то в пелене, нисколечко не проглядывало).

Справа и слева вздымались горы, скопище зазубренных пиков,которые не покорились бы и опытному альпинисту – коричневые и серыенагромождения сплошных острых граней, копьевидных вершин, отвесных склонов,глубоких пропастей, вертикальных поверхностей. Не так уж далеко за спиной онисходились в узенький проход – а перед героическими звездорубами лежаладлинная равнина с полкилометра шириной, и равнину эту перегораживала цепочка извосьми очередных тачек.

На сей раз доверенная им техника представляла собой нечтовроде гигантских хоккейных шайб диаметром метров в десять и высотой не менеедвух, не черных, как приличным хоккейным шайбам полагается, а белоснежных,зеркально сверкающих. Наверху помещалось углубление с удобным креслом инебольшим пультом – управлять этой штукой, а также проделывать нехитрыеманипуляции с излучателями было даже проще, чем дистанционкой для телевизора,гораздо меньше кнопочек, с десяток, не более…

А впереди, метрах в ста, остановленные неизвестнымизлучением сверкающих машин, копошились те, ради кого их и забросили на этудолбаную планету, и они третьи сутки занимались несложной, совершенно неопасной, но монотонной и оттого надоевшей хуже горькой редьки работой. Инеизвестно, что было хуже: работа или утомительное безделье, на сей раз длившеесяуже более трех часов…

Впереди, насколько хватало взгляда, копошились тесносбившиеся в кучи странные создания – нечто вроде оживших абстрактныхскульптур, созданных не самым талантливым ваятелем. Или овеществленных виденийзаконченного наркомана.

Если взять несколько вязанок длинных темно-коричневыхмочалок и кое-как соединить их в некое подобие снопов, то примерно так это ибудет выглядеть. Оживший сноп мочалок, груда длинных перепутанных волокон,сквозь которую проглядывает нечто вроде черного каркаса из палок, а в верхнейчасти светится цепочка желтых шариков – то ли органы зрения, то ли… Да черт егознает, кому это интересно? Понаблюдав за скопищем мочалок третьи сутки,Кирьянов все же склонен был считать, что это глаза, но не взялся бы рьяно защищатьсвою гипотезу, благо от него это и не требовалось…

Да мать вашу за ногу! По необозримому скопищу загадочныхаборигенов словно прошли широкие медленные волны, вся эта орда заколыхалась,поднялась над землей, сразу прибавив в высоте вдвое, тупо и нерассуждающехлынула вперед, прямо на цепочку сверкающих боевых колесниц – а может,попросту пожарных машин.

Все это было до такой степени знакомо уже, обрыдло в высшейстепени и не таило неожиданностей. Кирьянов вывел тот же верньер еще на трикрасных деления правее. Судя по реакции скопища, остальные в похвальном темпепроделали то же самое, результатом их трудов стала опять-таки привычнаякартина: коричневые существа, как-то ухитряясь не перепутаться разлохмаченнымиволокнами, отхлынули назад, на несколько метров, сбиваясь в компактную массу,едва ли не спрессовываясь в живую, колышущуюся стену.

Насколько можно судить по наработанному уже опыту, этосулило очередную передышку на пару часов. Убрав руки с пульта, Кирьянов зажегочередную сигарету, потом, не удержавшись, коснулся пояса и убрал «звуковойщит».

Все то же самое, разумеется. Как и в прошлые разы.

На него обрушилась лавина совершенно непонятных звуков –потрескивание, громкое, глухое и непрестанное, нечто вроде свиристенья,пронзительные писки, что-то вроде хриплого карканья и скрежета, хлопки, болеевсего напоминавшие звуки, с какими лопаются воздушные шарики.

Здесь и не пахло членораздельной речью, разумными словами,иначе транслятор непременно ухватил бы таковые и прилежно перетолмачил, как емуи положено. И тем не менее Кирьянов неким то ли восьмым, то ли девятым чувствомулавливал смысл. Он не мог бы объяснить, как это получается, но руку дал бы наотсечение, что смысл улавливает…

Это была беда.

От метлообразных чудовищ веяло несчастьем, бедой, трагедией,катастрофой, чем-то роковым и неумолимым, гнавшим стадо аборигенов вперед ивперед, словно скопище леммингов. Окажись вместо передвижных излучателейшеренга неутомимо работающих пулеметов, они с тем же тупым упорством лезли бывперед, на пару часов притихая после невидимого лучевого удара – такое было унего впечатление. А временами казалось, что от колыхавшейся на равнине ордыгусто веет волнами тяжелого и неприятного запаха – опять-таки запаха несчастьяи беды, трагедии и боли.