Стояла тяжелая тишина. Наконец командир станции прямо-такивбежал на концентрические сиреневые полосы, бледный, с трясущимися губами.Схватив за руку оказавшегося ближе всех – Кирьянов так и не угадал,кого, – он выговорил прерывающимся голосом:

– Семьдесят один час, ребята… Я уже и не чаял васоттуда выдернуть…

– Семьдесят один час – чего? – послышалсяспокойный голос Зорича.

– Это вас не было семьдесят один час по вашему стандартномувремени, – ответил командир. – Мы думали, все, получилось только сдевятой попытки…

От его голоса мурашки бегали по коже. Теперь только доКирьянова начало помаленьку доходить, что они были на волосок… что они оченьдаже свободно могли и не вернуться из неведомых пространств, и лучше непытаться даже гадать, что способно было приключиться с героическимизвездопроходцами в тех, ни на что не похожих краях…

Генерал был невероятно правильный. Генералистее некуда.Ростом чуть не под потолок, косая сажень в плечах. Правда, он оказался нечеловеком, его физиономия была чем-то средним между человеческим лицом икурносой, брыластой мордой бульдога, но это лишь работало на образ. Вот уж впрямом смысле зверь, а не генерал, с какой стороны ни взгляни…

Он стоял у стола в актовом зальчике, высоченный, почтиквадратный, основательный и несокрушимый, как египетская пирамида, в лазоревоммундире с золотыми кометами на погонах, внушительной коллекцией неизвестныхнаград на груди – среди них Кирьянов с ностальгической грустью угляделроссийский орден Почета – плетеными золотыми аксельбантами на левом плече ишироким златотканым кушаком. Его безукоризненная русская речь, звучавшаятрудами транслятора, все же удивительным образом напоминала громоподобноерычание могучего зверя. Правда, Кирьянов слушал вполуха: героизм исамоотверженность… беспрецедентный шаг вперед на тернистом пути научногопознания Вселенной… долг и честь… В этом отношении мало что изменилосьдаже под другими звездами: слова были высокие и правильные, но казались несвязанными с происшедшим, раздражали глупой высокопарностью, пышной казенщиной.«Все это уже было, мой славный Арата, – процитировал он, стоя с каменнымлицом. – И на Земле, и под другими звездами…»

– Короче говоря, – прорычал генерал, пристукнувлапищей по столу так, что полированная коричневая плита жалобноскрипнула. – Хорошо поработали, душу вашу за хвост и об колено! Хвалю. Иотмечаю, что наш сектор, бляха-муха, опять утер нос близлежащим, соседствующим,негласно соревнующимся… Чтоб так мне и дальше, орлы и соколики! Чего там воду вступе толочь, подходи по старшинству, получай заслуженное! Штандарт-полковникЗорич!

Так и пошло – по старшинству. Когда подошла его очередь,Кирьянов сделал пять шагов к столу, принял из черной лапищи, покрытой жесткой,морщинистой кожей, синюю плоскую коробку с каким-то затейливым золотым вензелемна крышке. Усевшись на место, украдкой заглянул. Там, на синем бархате,покоилась восьмиконечная звезда размером с блюдечко, покрытая россыпьюблистающих камешков, ежесекундно менявших цвет и оттенок, разноцветнымиэмалями, золотыми арабесками тончайшей работы. Регалия выглядела крайневнушительно.

– Ну что, свежие кавалеры? – жизнерадостно рявкнулгенерал. – Не буду вас томить казенной бодягой, вы, поди, водочки хотитеоткушать из полного стакана? Дело хорошее, есть повод. Генералу нальете?

Нет, генерал был правильный, и точка…

Торжество состоялось в той же каминной. Генерал поместилсяво главе стола, задевая потолок макушкой, покрытой не волосами, а ежикомжесткой шерсти. Держался он, как и подобало правильному служаке: не чинясь,выпил пару рюмок, благодушно порыкивая, сжевал ломоть ветчины, еще разгромогласно поздравил всех уже не казенными словесами, а потом тихонечкоулетучился в сопровождении штандарт-полковника, не доводя дело до неуместногопанибратства.

Вот тогда все покатилось по накатанной колее – помаленькурасстегнули кителя, а кое-кто и вовсе снял, от рюмок перешли к сосудамповместительнее, заговорили громче и раскованнее, неведомо откуда выпорхнулидавешние связисточки, уже поболее числом, даже Чубурах, занимавший своезаконное место на каминной доске, с уходом начальства заметно оживился, словнопонимал все не хуже людей – и проворно упер со стола апельсин, не дожидаясь,пока угостят, прямо из-под руки у нацелившегося было на тот же спелый фруктпрапорщика Шибко. Последний, беззлобно ему погрозив, проворчал:

– Был бы я зоофилом, я бы тебя поимел, да ладно, живи…Ну, как настроение, обер-поручик?

Кирьянов пожал плечами, покосился на звезду, украшавшуюлевую сторону кителя. Не было никаких особенных чувств, хотя определенноеудовлетворение имело место.

– Это и в самом деле было что-то важное? – спросилон тихо.

– Не то слово, – серьезно ответил Шибко. – Несойти мне с этого места, гарантом буду… Не просто важное, а эпохальное.Настолько, что для нас даже определение подобрать трудно. Если обратиться кземной истории, то получается, что мы с тобой – Колумб, Гагарин, брательникиРайт и Эйнштейн в одном лице, а также Фарадей, Менделеев и куча другихперсонажей того же полета. Я тебе не стану объяснять, что это за место, потомучто сам не понимаю ни черта. Как и подавляющее большинство обитателейГалактики, я разумных имею в виду. Просто никто еще в том хреновом пространствене бывал, только нашему профессору удалось впервые за чертову тучу летпридумать, как туда пролезть. Ну а с ним за компанию и наша дружная компашкапопала в анналы и на скрижали… Так-то. Или сомневаешься? Зря.

– Как-то очень уж камерно все прошло… Не вяжется сэпохальностью.

– Ах, во-от ты о чем… Это, сокол мой, вовсе не попричине отсутствия эпохальности, а исключительно в силу галактическойпсихологии. Не принято, понимаешь ли, награждать при большом стечении публики.Чтобы ненароком не поставить в положение обиженных тех, кто наград еще неудостоился, хотя продолжает честный труд на благо Вселенной. А награжденному,если он существо разумное, и самому должно быть неловко принимать регалиюпосреди выстроившихся шпалерами полков… Этика тут такая, сечешь? – Онхмыкнул. – А вообще ты, стервец, везучий. Давненько уже такого неприпомню, чтобы группу награждали два раза подряд, хоть первый раз – и чистопровинциальной медалькой… Везение, давно признано, чисто физическая категория,вроде электромагнитного поля… так что надо за тебя, ценного кадра, держаться.Удачу приносишь, определенно. Выпьем, талисман двуногий?

– Выпьем, – сказал Кирьянов.

Выпили, закусили. С каминной доски свесился Чубурах, умильнокосясь на полупустую бутылку недурственного коньяка и всем видом давая понять,что он тоже не прочь попробовать напиток повелителей.

– Отзынь! – прикрикнул на него Шибко. – Чертего знает, что там у тебя за метаболизм, еще копыта откинешь, стоит капелькулизнуть… Нет, я серьезно говорю, Степаныч: везет нам с тобой как утопленникам.А на эпохальность наплюй. В том-то и фокус, что оценить эту эпохальность вдолжной степени способна горсточка чокнутых гениев вроде нашего профессора, такбыло во все века, так оно и останется в любой Галактике. Широкие галактическиемассы, как я уже говорил, ни хрена не оценят. Как и мы сами. Вот если бы мыприволокли из неведомых глубин пространства девятиголового дракона, плюющегосяогнем и матерящегося на трех наречиях, нас бы непременно показали по стерео ввечерних новостях, в лучшее время…