Лютомер помолчал. Он и сам был очень недоволен тем, что подсадной дух не уничтожен, не изгнан в бездну, а остался здесь, в Ратиславле, найдя новую жертву среди отцовых домочадцев. Ему было не за что любить Замилю, но он не собирался мстить ей таким образом. Стоило отдохнуть, восстановить силы, а потом решиться на новую схватку с выкормышем покойной Галицы. Но… Кольцо на его руке было наделено силой истинного Темнозора только на три чуда. Один приказ он ему уже отдал, осталось всего два…

И вдруг впереди, за спиной сидящего напротив отца, Лютомеру померещилось некое сияние. Он вскинул глаза. Из облака жемчужного света выглянула дева – такая красивая, что захватило дух. Нежное лицо, дышащее лаской и впервые пробудившейся страстью, румянец – будто проблеск зари, волны золотых волос до самых пят, в которых прямо на глазах расцветали белые бусинки свежих ландышей, голубые очи, сиявшие всей чистотой небес…

Лютомер застыл, перестал дышать, оторопев от восхищения и тревоги. А Дева Будущего улыбнулась, поднесла палец к румяным губам, а потом предостерегающе покачала головой. «Не делай этого!» – без слов велела она, и Лютомер, себя не помня, кивнул.

Сияние растаяло, а он еще какое‑то время сидел, глядя туда, где она ему явилась. Возникло две мысли. Первое: Младина признала в нем нового возлюбленного. А второе: уж она‑то знает будущее! Кому и знать, как не ей, которая и есть будущее всякого смертного! И она предрекает, что сила кольца понадобится ему самому.

– Я не могу, отец, – в конце концов выговорил он и опустил глаза. – Сила Темнозора дана мне на благо нашего рода. И я сейчас не знаю, когда и в чем она понадобится.

Вершина тоже опустил голову, но спорить не стал. Он и так слишком далеко зашел, не желая огорчить Замилю и подавая ее сыну надежды, которые не могли сбыться. Как бы он ни любил Хвалиса, племя угрян никогда не приняло бы такого князя. А тот, пытаясь вырвать у судьбы больше положенного, погубил и себя, и мать, и отца, и едва не увлек в бездну всю угрянскую землю.

На другой день Замилю увели на Волчий остров, где баба Темяна взялась присматривать за жертвой подсадного духа. В Ратиславле вздохнули с облегчением, будто избыли наконец проклятье, тяготевшее над родом целых двадцать лет. А Замиля, кажется, и не заметила переселения: она все так же молчала и никого не замечала. Правда, ела теперь за троих.

И вот уже только две Вершинины жены – Обиляна и Любовида – сидели в этот день в обчине, сияя серебром узорочья и цветным шелком очелий. Столы ломились от блюд с блинами, пирогами, кашей, мисок с киселем, сметаной и маслом, гороховыми пирожками, плошек с медом. Горело множество лучин и факелов, бревенчатые стены были увешаны длинными белыми рушниками с вышитым изображением Лады и Лели на конях, с ралом позади. И в этой обстановке, напоминающей свадебную, еще более неестественным и тревожным казалось молчание собравшихся.

– Я… постарел, – медленно говорил Вершина среди напряженной тишины. – Не чувствую себя в силах дальше княжий меч держать… Потому и передаю его сыну моему старшему, Лютомеру. Встань, сыне!

Он перевел взгляд на Лютомера, сидевшего от него по правую руку. Тот поднялся – в белой вышитой рубахе, с тканым поясом, с причесанными и убранными волосами. Без привычной всем волчьей накидки он казался перерожденным – будто старый Велес сбросил с плеч шкуру и стал Ярилой, удалым молодцем, сияющим, будто солнце.

– С сегодняшнего дня он, угряне, ваш князь, – продолжал Вершина. – Любите его и почитайте, как меня почитали, а он будет хранить вас, как я хранил… Дай Перун, чтобы еще лучше!

Он отпил из братины и передал Лютомеру; тот тоже отпил и передал дальше. Каждый из Ратиславичей, по старшинству принимая и передавая братину, тем самым признавал волю старого князя, присоединялся к священному договору между новым князем, племенем и богами. Резная ладья с солнечно‑желтой медовухой плыла вокруг стола в торжественной тишине. Еще придет время для песен и ликующих криков, а пока Ратиславичи молча, но всей душой благодарили богов и чуров, что не дали роду и племени рухнуть в бездну, подхватили концы рвущейся цепи…

Дело было решено на совете Ратиславичей, и теперь нужно было собирать вече, чтобы получить согласие всех угрян на вокняжение Лютомера. Но шло время самых важных работ: сожжения порубленных делянок, пахоты, сева, и время на сборища у людей появится не раньше осени. Однако Вершина сам не хотел ждать, опасаясь, что более не угоден богам и навлечет на все племя неурожай и прочие невзгоды. И то, что Лютомер принес венок вещей вилы, да еще и полученный от смолянского князя, подтверждало: будущее – за ним.

Хотел Лютомер или не хотел, но откладывать возвращение в род было больше нельзя – никому другому угряне не верили так, как ему. И несколько дней назад он простился с бойниками, передав свою власть над ними младшему брату Славяте. Бороня, Хортомил и прочие старшие возвращались «в люди» вместе с ним. Сбрасывая шкуры у брода на Волчьем острове, они переходили уже вскрывшийся ручей, а на «живом» берегу баба Темяна надевала на них новые сорочки со знаками рода, опоясывала ткаными поясами вместо лесных, кожаных и возвращала человеческое имя. Только Лютомеру не пришлось его менять, как не менял он его тринадцать лет назад при переходе на Остров. Имя волхва во всех мирах одно и то же.

Теперь, вновь сделавшись сыном рода, он мог сидеть за столом со всей родней. До обретения полных прав мужчины и князя ему оставалось сделать одно – жениться.

Об этом часто шла речь между старшими Ратиславичами. Вспомнили о том, что Святомер гостиловский летошный год сам отдавал Лютомеру дочь Гордяну, но тот ее не взял, чтобы вытащить сестру Молинку. Но Святомер, по слухам, был в то же лето разбит хазарами – такой родич сейчас никому тут не требовался. Вспомнили про сестру Бранемера дешнянского, даже про Избрану Велеборовну, которую брат Зимобор сместил‑таки с отнего стола, но вроде еще не выдал замуж. Перебрали еще несколько княжеских родов, где могли оказаться невесты. Лютомер молчал. Когда наконец его спросили, куда сватов‑то посылать, он вынул из‑за пазухи венок вещей вилы и поднял на ладони:

– Вот моя невеста. Пока она со мной, другой не будет.

– Но как же! – Богорад всплеснул руками. – Где же видано, чтобы от вилы…

– Видано! – кивнул старик волхв Велетур. – Бывало и такое. Или ты не слышал, Богоня, как иные молодцы берегинь в лесу встречали, лебединые крылья у них отнимали и за себя замуж брали? Жили с ними, детей плодили…

– А потом берегини те крылья свои находили да в оконце улетали! – мрачно закончил Богоня. – Я тебя, стрыюшко, превыше всех почитаю и сказания твои слушать страсть как люблю, но у нас‑то тут не колядошный пир! Нам княгиня нужна, дети княжьи! Ну, богам служить и Обиляна пока может, но дети‑то…

– Погоди, старче! – Лютомер улыбнулся, движением руки призывая его успокоиться. – Может, я и вправду мою вилу в дом приведу и женой сделаю.

– Стрыюшко, ты скажи, – Богорад устремил на Велетура недоверчиво‑требовательный взгляд, – это может быть или он нас морочит?