В Москве уже лежал снег и вовсю разгулялись морозы, а в Киеве продолжалась бесснежная промозглая осень, с неприятным мелким дождём и температурой чуть выше нуля.

Две пожилые женщины сидели на кухне за бутылкой водки в спальном районе Киева и больше молчали, чем говорили. Наверное, за пятьдесят лет всё, что могла Алёна Шевчук, бывшая когда-то Панченко, рассказать Матрёне Ермишиной, так Ермишиной и оставшейся, о том, как вели к обрыву Виктора Черняева, давно уже было рассказано и пережито. И всё же…

И только прозрачная, словно слеза, жидкость медленно стекала по внутренней поверхности гранёного стакана.

И казалось, не было сил вспоминать об одном и том же день за днём десятки тысяч дней подряд – и в глубине души хозяйка поражалась Матрёне, которую узнала совсем юной вместе с её горем и была уверена, что годы возьмут своё…

Не взяли…

А во дворе играли дети.

У Алёны как раз гостил её десятилетний внук Михайлик, которого она отправила на улицу и приглядывала за ним из окна.

Мальчик жаловался, что местные дети дразнили его – он плохо говорил по-русски… Но Алёна Тарасовна не считала это существенным.

– Ты посмотри, чему они детей учат, – она демонстрировала Матрёне Петровне новенький, с хрустящими страницами, глянцевый иллюстрированный учебник, повествовавший о древних украх, живших сто сорок тысяч лет назад и выкопавших Чёрное море, и о том, что к украинцам принадлежал Иисус Христос…

– Да ладно тебе, – махнула рукой Матрёна, – это всё несерьёзно. Перебесятся.

Собеседница с сомнением покачала головой.

Это случилось перед самым Новым годом, уже после выборов, в один из коротких зимних дней, когда в пять-шесть вечера уже совсем темно, и только ровный глубокий снег отражает свет луны и электрический свет городских окон и уличных фонарей.

Аня с Надей в коляске возвращалась из магазина.

У соседнего подъезда стояли милицейская машина и «Рафик» скорой помощи.

На лавочке сидели Юля и Артём.

Заподозрив неладное, Аня подошла к ним.

– Она отравилась, – сказал Артём вместо приветствия.

– Кто?

– Тётя Зина.

Аня перевела вопросительный взгляд на Юлю.

– Ей отказало в визе швейцарское посольство, – мрачно пояснила та, – она не смогла подтвердить ни платежеспособность, ни цель поездки.

– Цель-то почему не смогла? – не поняла Аня. – У неё ж родная дочь там…

– От дочери нужно приглашение, – ответила Юля, – нет приглашения – значит, бюрократы посчитали, что она их обманывает, что ли.

– Но она же…

– А им наплевать, – ответила Юлька зло, – наплевать, понимаешь? На человека. А вот на приглашение – нет… Знаешь, мне кажется, я всё равно не стала бы так поступать. Достала бы деньги где-нибудь, ну украла бы в конце концов.

– Много бы ты украла в пятьдесят пять лет да с диабетом, – грустно сказала Аня, – а Иришке теперь совсем неоткуда ждать помощи…

Из подъезда вышли врач скорой помощи и участковый милиционер.

– Свидетель Анисимова, распишитесь в акте, – участковый подошёл к Юльке и показал ей, где поставить подпись.

Девушка машинально поставила росчерк и спрятала замёрзшие пальцы в шерстяную рукавицу.

…И всё-таки однажды пришла весна.

Глава тринадцатая

Год 1994. Апрель

…Или всё-таки рискнуть, отправить в Вильнюс письмо?

В июне будет пять лет со дня взрыва. В марте исполнилось пять лет, как он уехал в Москву и простился с родными, пообещав вернуться месяца через три – так велел сообщить близким куратор, отобравший Юозаса в число исполнителей.

Потом, таким же тёплым весенним вечером, они сидели с Янисом в гостинице «Турист» в Аше и мечтали о том, какая будет жизнь в Литве после освобождения от советской оккупации.

За эти пять лет страшное прошлое ни разу не напомнило о себе.

Мать, наверное, всё ещё ждёт… Все остальные, скорее всего, похоронили его, Марта вышла замуж, а мать ждёт…

Марта… Наверное, он всё-таки любил её по-настоящему. Не так, как Ксюшу. Юозас скосил взгляд на жену, задремавшую в автобусном кресле и склонившую голову на его плечо. Ксюше, по паспорту Оксане, не нравились междугородние автобусы, её раздражало, что муж не ездит на поездах, впрочем, ей хватало специально для неё выдуманного объяснения, что в детстве он стал свидетелем, как поезд сбил семью на нерегулируемом переходе, и с тех пор боится железной дороги.

Нет, наверное, Ксюшу он всё-таки не любил так, как когда-то Марту, хотя был ей бесконечно благодарен в своей бесприютной судьбе за то, что она ему позволила начать новую жизнь… Хотя бы внешне… Если можно так выразиться.

Автобус затормозил, въезжая на территорию автостанции.

– Москва, приехали, – объявил водитель.

В российской столице таял последний снег, воздух был влажным и мягким. Юозас не звонил заранее никому из московских знакомых, он до последнего не знал, удастся ли взять пару дней за свой счёт, и приехал третьего апреля почти наугад.

Полугодовщина…

Пресня была совсем другой.

Он помнил Пресню осеннюю, ощетинившуюся арматурой баррикад среди знамён и отблесков костров, вырывавших из темноты серьёзные, сосредоточенные лица.

Сегодня всё было иначе, хотя люди так же шли нескончаемым потоком, но несли свечи и цветы, цветы, цветы к самодельным щитам из десятков чёрно-белых фотографий.

Юозас знал, что недавно объявлена политическая амнистия, и сегодня можно прийти на Пресню открыто, не боясь ареста. И милиция не трогала тех, кто зажигал свечи у чёрно-белых портретов.

Динамик разносил над парком эмоциональный речитатив Тамары Картинцевой: