выходные похожи на условно-досрочное освобождение. Ты можешь делать, что хочешь, все, что хочешь и когда хочешь, возможно, это звучит глупо, но это упоительно. Хочется завтрашнего дня, хочется солнца, хочется приблизить лето, которое мы, стало быть, проведем без него. Пикник, что скажете? Топот, радостные крики, звон ключей. Александр буркает ОК и идет в подвал за вином, Габриэль ворчит, хлопает своей дверью, посылает меня подальше, и мне так дороги эти звуки, все эти бубенцы нормальной жизни. Сказано – сделано, все готовы. Корзинки в лифт и под ручку в парк. Вот, отлично, лучшее место. Мы расстилаем наши парео на лужайке, отдохнувшей за зиму, Лу бежит к стенке для лазанья, Габриэль достает свой мяч, Александр свою газету, а я ложусь, закрываю глаза… И вдруг открываю их. Оторопь. Мои локти сгибаются, плечи и бюст поднимаются, и вот уже мои ноги идут, потом бегут, бегут помимо моей воли. Остановить их невозможно. Быстро вниз по склону, быстро обежать ульи, миновать статую Брассенса, быстро выбежать из парка, споткнуться на мощеной площади, где красуются быки, быстро снова вниз по Кронштадтской улице, перебежать, не дожидаясь зеленого света, быстро код, 1801А, быстро по лестнице, прыгая через ступеньки, запыхавшись, ключ в замочную скважину, в уличной обуви, плевать на обувную полицию. Поискать сначала в кухне, потом в гостиной. На диване нет, на журнальном столике тоже, значит, в спальне. На моем столе тоже нет, ни на тумбочке, может быть, в кровати? Перевернуть подушки, приподнять одеяло. Ну да, вот он, этот окаянный мобильник! Палец слишком взмок, чтобы разблокировать его касанием, и я набираю код 231106, с двух попыток, 231106, вот. Кликаю на контакты, набираю букву К в поисковой строке, потом У, З, наконец пишу целиком его имя, то есть кличку, вернее, псевдоним, Кузен. Я сохранила его номер после той эсэмэски, в которой он давал нам разрешение ехать в Лондон на Рождество. Но нет, ничего. Его мобильный номер исчез. Не может быть. Я пытаюсь еще раз. Тщетно. Он, должно быть, стянул мой телефон, когда я болела, и преспокойно удалил свой контакт, пока выхаживал меня. Да, наверно, все так просто. А я-то глупо понадеялась припереть его к стенке… Значит, кузен действительно ничего не забыл, ничего не оставил после себя. Ничего, ничегошеньки. Даже обгрызенного ногтя. У нас не осталось абсолютно никаких следов его пребывания. Никаких доказательств. Разочарование, смешанное с досадой, буравит мне грудь. От злости ли, от спринта или от неожиданности? Я не знаю, и, честно говоря, мне плевать. Меня вдруг охватывает безмолвное веселье, дикое и несуразное. Есть что-то головокружительное, даже упоительное в этой вдруг переполнившей меня радости. И тогда тихо-тихо, только для себя, одна посреди этой пустой гостиной, я шепчу незапамятные слова, позабытые слова, смеющие выразить благодарность и счастье. Я произношу их сначала робко, потом повторяю, повторяю, скандирую все громче, все быстрее. Произношу их нараспев, раз, другой, досыта, и убегаю, хлопнув дверью, пока хмель не ударил в голову, сбегаю по лестнице и вылетаю, ошалевшая, на улицу Вуйе. Вокруг ни души. Редкие клиенты на террасе кафе кажутся статуями, как и официант, застывший со своим подносом в равновесии. Уснули? Во всяком случае, не двигаются. Это прекрасно и жутко одновременно. Можно подумать, что от моей радости мир окаменел.

Неотложная нужда? – посмеивается Габриэль, когда я возвращаюсь. Я киваю, ведь так и есть, и не могу удержаться, чтобы не спросить его: А у тебя еще есть номер кузена? Да нет, мама, конечно, больше нет. А ты как думала? – вспыхивает он, но тут же смягчается. Но ничего страшного, все равно он нам больше не нужен, правда? Да, милый, ты прав, он нам больше не нужен. В самом деле. Лучше не скажешь. Я возвращаюсь на свое место на лужайке, под большим каштаном, между задремавшим Александром и Лу, уткнувшейся в «Анатоля Латюиля». Я хотела бы думать о чем-нибудь другом, но думаю о нем. Сколько понадобится времени, чтобы воспоминания о нем оставили меня, чтобы кончилась эта бесконечная маета между головокружением от потери и от освобождения? К счастью, Лу звонко смеется. Я не знаю, над чем, над Анатолем ли, или ее просто щекочет трава, но перезвон ее чудесного смеха захлестнул меня, встряхнул, и ее заразительная веселость стала моим спасением. В ее глазах пляшут искры нежности и, вспыхивая в воздухе, зажигают огонь весеннего возбуждения, для которого не нужна причина, но именно оно может сделать нас непобедимыми, убедить в том, что нас ждет что-то большое, что лучшее впереди, что оно вот-вот возникнет на нашем пути, прямо сейчас. И в самом деле так и есть. Это настоящее и внезапно будущее тоже. Время возможностей. Только наше время. Прежнее время, без него, время, когда были долгие утра и ленивые дни. Это надо отметить! Я достаю из сумки припасы, тарелки, приборы, сыр, ветчину, томаты. А потом и стаканы. Каждому свой напиток: «Будвайзер» для Александра, кола для Габриэля, который хочет пригубить пиво отца, фанта для Лу, которая, однако, требует сначала глоток колы, и белое вино для меня. Не слишком фруктовый вкус? – спрашивает Александр и пробует. Я смеюсь. Как бы то ни было, во всех наших стаканах сегодня вкус свободы. Радости и облегчения вдруг становится слишком много. Александр, взволнованный, поднимает свою банку высоко, очень высоко над головой и говорит: Чокнемся? – так беззаботно, что никто бы и не подумал, сколько раз мы едва не чокнулись в эти последние месяцы. И да, мы чокаемся. Чин-чин! А потом снова ложимся в траву. Рядышком. Ничего и никого между нами. Только мы вчетвером. И небо у ресниц.

Эпилог

Париж, 5 июля 2021

Мадам и Месье Кордонье

_______ 75015 Париж

Мадам, Месье,

В Местную социальную службу поступила информация, касающаяся ваших детей в рамках парижских программ защиты детства*. Нам было поручено оценить положение ваших детей _________ и определить вместе с вами действия по помощи и защите, которые могут быть оказаны вашей семье.

По выполнении этапов с 1 по 3 новой пилотной программы защиты детства и с учетом выводов из представленного нам отчета Местная социальная служба приняла решение приостановить упомянутые действия по помощи и защите.

Доводим, однако, до вашего сведения, что при поступлении любого нового сигнала в течение двадцати четырех ближайших месяцев мы будем вынуждены приступить к выполнению процедур пристального рассмотрения и усиленного контроля (этапы с 4