Мятежные генералы Франко и Мола, говорил Кольцов, бросают их в бой, как самую ударную силу. Дерутся они неистово, с яростью смертников. Среди республиканских частей много говорят о жестокостях, изуверстве марокканцев. Так ли это?

— В толедском госпитале, — рассказывал далее Кольцов, — я познакомился с двумя темнокожими «моро». Они попали в плен ранеными. Оба солдата лежали на чистых койках рядом с республиканскими бойцами. За ними ухаживали с такой же заботой, лечили их с таким же тщанием, как и солдат-республиканцев. Раненые, несмотря на незнание языка, постепенно подружились между собой. Республиканские бойцы угощали своих поверженных противников сигаретами, беседовали с помощью жестов, улыбались, шутили...

Марокканцы — один был ранен в ногу, другой в глаз, — отошли в госпитале, перестали дичиться, волком смотреть на людей.

Морщиня уже основательно загоревший в Испании лоб, Кольцов рассказал, что собой представляют марокканские части. Он все досконально успел выяснить. Среди двадцати тысяч мавров, воюющих на стороне мятежников, примерно четверть — кадровые солдаты. Это действительно головорезы, башибузуки. А три четверти темнокожих солдат — это мобилизованные. Темные и забитые крестьяне, почти все неграмотные.

В 1936 году сельское хозяйство Марокко постиг неурожай. Не было дождей. Солнце все сожгло на полях. Деревне угрожал голод. На базарах появилась армия вербовщиков, которые стали собирать феллахов и предлагать молодым из них отправиться на полуостров «на заработки». Им рисовали заманчивые картины: не только хорошие харчи, но и платить еще по три песеты в день каждому. Об истинных же причинах вербовки, как объяснили раненые мавры, находившиеся в толедском госпитале, никто ничего не знал. Был пущен в оборот лживый слух, что всех повезут сперва на какой-то парад в Севилью, где затем будет устроен большой праздник. Лишь по прибытии на место подло обманутые крестьяне-марокканцы поняли, на какой кровавый «праздник» их привезли. Но было уже поздно...

Темные, неграмотные мавры, поняв обман вербовщиков, продолжал свой рассказ Михаил Кольцов, последнее время все чаще — по одиночке, иногда по двое и по трое — подымают перед республиканскими бойцами вверх руки с оружием и кричат:

— Вива камарада Асанья![9] Не стреляйте!

...Кончался горячий июль 1936 года. Солнце палило нещадно. От его жгучего, как в пустыне Сахара, дыхания преждевременно желтели и коробились листья на деревьях. Жухлой, как от пожара, становилась трава. Лишь виноградники, апельсиновые и лимонные рощи, видимо, чувствовали себя «в своей тарелке». Их не смущала тропическая жара. Бойцы и командиры обливались потом. На гимнастерках темнели мокрые полосы, которые, подсыхая, отливали серебряным блеском проступившей соли. Марокканцы, очевидно, легче переносили зной.

Тяжело воевать зимой, в мороз, в осеннюю непогоду. Но не легче — и в зной, когда соленый пот заливает глаза, все тело в постоянной испарине, в руках скользит, как рыба, мокрая винтовка. Однако война не согласует своих действий с погодой... Она пришла в Испанию жарким летом, когда в аккуратных рощах зрели апельсины и лимоны, соком наливались еще зеленые гроздья винограда. Пришла внезапно, вопреки воле героического народа, еще неопытного, часто наивного в борьбе с врагами республики.

Испанские товарищи рассказали, как тщательно, в глубокой тайне готовился фашистский путч. Заговорщики действовали умело, осмотрительно. Их направляла чья-то опытная рука. Тайные склады были забиты оружием, боеприпасами.

Когда с подготовкой к восстанию все было закончено, вооруженные банды мятежного генерала Франко заняли исходные позиции, ожидая условленного сигнала. В душную летнюю ночь (с 17 на 18 июля) он прозвучал. Радио Сеуты послало в эфир безобидные слова: «Над всей Испанией безоблачное небо». Это был пароль, сигнал к выступлению.

Мирное голубое небо республики на Пиренейском полуострове заволокли грозовые тучи. Война началась. Захваченные почти врасплох, верные правительству войска с трудом отбивались от наседавшего, хорошо вооруженного врага. Над испанской столицей нависла серьезная угроза. Зашевелилась в ее тылу «пятая колонна».

И тогда на помощь истекавшей кровью республике пришли люди с чистой совестью — волонтеры из многих стран мира, готовых защищать «чужую» Испанию, как свою собственную страну...

Мне запомнился один француз. Это был краснощекий, никогда не унывающий парень, с веселыми глазами. Все время он допытывался, «каков же этот самый Мадрид, который мы должны защищать». Когда во Франции начали записывать добровольцев, желающих отправиться на защиту республики на Пиренейском полуострове, он в числе первых вызвался отправиться туда, «бить бошей — фашистов».

Его отец, военный моряк, в составе французской эскадры был на юге России — в Одессе — в годы интервенции. Он служил на корабле «Жан Барт». Когда команда отказалась стрелять по рабочим отрядам города, моряк окончательно понял, для чего пригнали военную эскадру в Россию, кого она прибыла защищать, кого убивать. Его сын Анри теперь тоже знал, чего добиваются фашисты в Испании, против кого подняли оружие мятежники Франко...

Когда колонна наших машин прибыла под Мадрид, все по команде быстро спешились и рассредоточились. Затем цепью пошли в наступление на видневшийся в горах какой-то замок, где окопались фашисты. Я со своей санитарной машиной укрылся под деревьями.

Завязался бой. Гремели выстрелы, посвистывали пули. Наши двигались вперед, преодолевая крутизну горы и встречный огонь противника, Меня поражало то, что люди, которые до этого еще по-настоящему не воевали, уверенно шли вперед, почти не «кланяясь» под пулями, словно это были обстрелянные опытные солдаты. А ведь многие из них раньше и не нюхали пороха...

Появились первые раненые. Теперь наступил наш черед, водителей «санитарок», включиться в дело. Первые машины с выбывшими из строя бойцами отъехали. Бой между тем усиливался. Гремела артиллерийская канонада.

Давненько не слышал я голоса пушек, этак лет двадцать. Я был еще мальчишкой, когда в наших местах шли ожесточенные бои между русскими, румынскими и австро-немецкими войсками в годы первой мировой войны. И должен сказать, что тогда, мне так кажется, меньше боялся грозного «языка батарей», нежели теперь...

Неожиданно в небе послышался нарастающий гул. Клином шло несколько самолетов врага. Они высоко пролетели над нашими головами и сбросили бомбы где-то за лесом, где, по моим расчетам, находилась артиллерийская батарея бригады. Вслед за ними в воздухе показалось новое звено фашистской авиации.

Впервые за свою жизнь я был свидетелем бомбежки, явственно видел, как вываливаются из брюха самолетов черные сигары. И тут вдруг мною овладел панический страх. «Ведь они могут заметить и нашу санитарную машину», — обожгла мысль. Эта ужасная догадка сорвала меня с места. Я бросил машину и, не помня себя, позорно убежал в лесок...

Мой напарник, оставшийся в кабине, потом говорил, что