незначительный, его могла доставить без труда на передовую не только обычная легковая машина, но и несколько человек.

Мой «шеф» Пабло Фриц, посоветовавшись с командиром бригады, решил почему-то отослать трофей в Советский Союз. С какой целью он это делал, нам было неизвестно. Спрашивать же об этом не полагалось. Фриц вызвал меня и поручил организовать отправку пушечки.

— Но сделайте это, Чебан, так, — приказал он, — чтобы никто не мог определить, какой груз находится в ящике...

Повозился я с выполнением приказа изрядно. Пришлось разобрать орудие, упаковать отдельные узлы, сделать между ними прокладки, чтобы при погрузке и выгрузке они не стучали. Ящик был так закамуфлирован — «осторожно, не кантовать, стекло!» — что, как говорится, комар носа не подточит. Даже команда советского корабля, на который его погрузили, не могла догадаться, что в нем находится.

Фриц остался доволен моей работой, выразил благодарность. Однако это не помешало ему вскоре крепко меня отругать. Расскажу за что.

„Кто стрелял?“

Я получил задание выехать на передовую, где находился командный пункт. Это было около Аранхуэса. Там расположился штаб Двенадцатой бригады. Прибыл туда, подогнал машину под деревья и жду дальнейших указаний. В штабе находились Лукач, Фриц и еще несколько командиров частей.

За неделю до этого после многократных просьб («что я за водитель фронтовой машины без оружия?» ) мне наконец выдали карабин с несколькими обоймами патронов. Это после того, как я заверил свое начальство, что уже умею стрелять.

Но, оказалось, что я еще плохо знаю оружие...

Мне наскучило сидеть в машине и ожидать. Я извлек из-под сиденья карабин и начал его рассматривать, любовно протирать тряпочкой ложе и магазин, спусковой крючок. Внезапно прогремел выстрел. Я перепугался от неожиданности. Бросил винтовку на землю. Из штаба выскочил Лукач, за ним Фриц. Весь багровый, он устремился ко мне. Потому что возле домика, кроме меня, никого не было. Никогда еще я не видел Фрица таким возбужденным и сердитым.

— Кто стрелял? — строго спросил Лукач, нахмурив лоб.

Указывая на валявшуюся на земле винтовку, я, заикаясь, пролепетал:

— Она...

Разгневанный Пабло Фриц поднял с земли винтовку, извлек из нее патроны и крепко выругался.

— Пора уже научиться обращаться с оружием! Так можно и своих убить! Безобразие!

А Лукач, видя мою растерянность, улыбнувшись, сказал:

— Это «накладные расходы» овладения боевой техникой. Надеюсь, Чебан не будет больше зря тратить патроны... Стрелять в своих...

Он завел затем меня в домик и показал, что наделала пуля. Вдребезги разлетелось в окне стекло. От ударившей в потолок пули отвалилась штукатурка и посыпалась на головы штабных офицеров...

Долго переживал я этот конфузный случай. В самом деле, ведь мог вполне свободно отправить на тот свет своим неосторожным выстрелом кого-либо из командования бригады.

Я был уверен, что за совершенный проступок Фриц отправит меня обратно в автороту. Но этого не произошло. Он обязал в кратчайший срок научиться обращаться с оружием и доложить.

Его распоряжение было выполнено. Прошло совсем немного времени, и я научился метко стрелять. Понятно, с каким удовлетворением впоследствии прочел я строки из характеристики, написанной мне военным советником бригады.

«Семен Чебан (настоящая его фамилия Побережник) был хорошим парнем. Позже в боях он не раз отличался своей храбростью и находчивостью. А когда мы «разбогатели» (захватили несколько трофейных автомобилей), он стал шофером моей машины и до моего отъезда из Испании был преданным другом, не раз выручавшим из беды».

Трагедия под Уэской

Ожесточенные бои за республиканскую Испанию продолжались. Сражения почти на всех фронтах достигали высокого накала. Здесь действовали кадровые части фашистских армий. Итальянский дуче и немецкий фюрер (два сапога пара!) не жалели техники и живой силы, чтобы сломить сопротивление республиканских войск, разгромить интернациональные части, пришедшие на помощь своим братьям.

Война есть война. Как грозный Молох, пожирает она людские жизни. Дорогой ценой расплачиваются за нее народы. Но сознавая это, они убежденно заявляют, повторяя вдохновенные слова Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» Эти слова стали как бы паролем на устах всех бойцов республиканской Испании и их друзей.

Однажды мне довелось везти на машине Долорес. Она была в черном простом платье. Живые умные глаза. Бледное лицо. Темные волосы гладко зачесаны назад. Тонкие пальцы на красивой руке. Водитель машины Лукача Эмилио накануне мне рассказывал об этой женщине, носящей псевдоним Пасионария, что означает в переводе с испанского «неистовая». Депутат кортесов, заместитель генерального секретаря Коммунистической партии Испании, она действительно была неистовой в борьбе за свободу республики, страстный боец партии, отважная женщина, блестящий оратор...

— Она не из благородных, не из знати, — говорил Эмилио. — Работала при шахте судомойкой. Муж ее был горняк в Басконии. В живых у нее осталось только двое детей, остальные, — кажется, восемь или девять, — умерли.

Отчаянно смелая Долорес. Женщина, а под пулями не кланяется. Будто стреляный солдат. Поехала она как-то на Сиерро-Гвадаррамский участок фронта. Километров за пятьдесят от Мадрида. Фашисты рвутся к столице. Трудно приходится бойцам. Долорес решила посетить сторожевое охранение, пренебрегая опасностью. Дорога к нему простреливалась. Долорес узнала, что из-за сильного пулеметного огня к бойцам охранения никто не мог за последние дни пробраться.

— Ничего, я проберусь, — уверенно сказала она. — Надо подбодрить ребят. Нельзя их так оставлять! Куда это годится?

И Долорес, где ползком, где перебежками, под пулями врага навестила бойцов. Они были поражены, увидев свою дорогую Пасионарию.

— Как тебе удалось? — удивленно спрашивали они.

— Я заговоренная. Пули меня не берут, — смеясь, ответила Долорес.

С восхищением всегда я смотрел на эту женщину, которую не раз приходилось возить на фронте. Она всегда была в черном платье, словно носила траур в связи с несчастьем, постигшем ее родину.

Через два года, когда я приехал в Советский Союз, судьба неожиданно свела меня с Долорес на пароходе. Он отправлялся из Ленинградского порта в Англию. Я сразу же узнал Пасионарию, хотя она очень осунулась с тех пор, постарела, поседела. Ехала она с группой испанцев...

А совсем недавно — в 1969 году — я встретился с ней в третий раз, уже в Москве. Отмечалось 30‑летие пребывания испанских эмигрантов в СССР, где они нашли свою вторую родину. Во Дворце культуры автозавода имени Лихачева проходило торжественное