клятвы не уклониться. Шарур, сын Эрешгуна, поклялся моим именем заплатить выкуп за невесту, дочь Димгалабзу, прибылью от путешествия, которое он только что совершил. Он вернулся без прибыли. Значит, у него нет выкупа за невесту. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись мои собратья-боги. Никто не скажет обо мне: «Смотрите, вот Энгибил, чье имя люди произносят всуе». Слушайте меня и повинуйтесь, жители Гибила.

Так же внезапно, как возник, Энгибил исчез. И отец, и сын, бледные и дрожащие, смотрели друг на друга.

— Никогда, — медленно произнес Эрешгун, — я не слышал, чтобы Энгибил говорил так.

— А я помню подобное, — верещащим голосом вклинился призрак дедушки Шарура, — а еще мой дед рассказывал мне, что такое частенько случалось в его дни. Я ведь знал, что у вас, умников, в один прекрасный день будут неприятности, я знал это, знал. — Призрак говорил злорадно и одновременно испуганно.

Шарур молчал. Он посмотрел на отца. Эрешгун тоже молчал. Вот это обеспокоило Шарура больше всего на свете. Нет: больше всего на свете его, конечно, обеспокоил голос бога, грохотавший в голове. Пожалуй, ничего страшнее ему испытывать не приходилось. Но отец, не находящий слов, также напугал его. От его молчания событие становилось еще более грозным. А ведь отец — поживший мужчина.

Шарур всегда был твердо уверен, что отец запросто может решить даже более сложные проблемы, чем те, с которыми сталкивался сын. В конце концов, отец для этого и нужен.

Эрешгун все молчал и молчал. Шарур онемевшими губами выдавил:

— Что нам теперь делать?

Отец встряхнулся.

— Сделаем то, что собирались: поговорим с кузнецом Димгалабзу. — Он с трудом вздохнул и последний раз содрогнулся. — Только теперь нам придется сказать ему то, о чем мы говорить не собирались. Если он, конечно, захочет нас слушать.

— Неужели мне неоткуда ждать помощи? — жалобно проговорил Шарур. Настроение было такое, что в пору заплакать.

— Пока ничего не могу придумать, — ответил Эрешгун. — Идем.

Что оставалось делать Шаруру? Он поплелся за отцом к дому кузнеца Димгалабзу.

— Подождите немного, — сказал им Димгалабзу. Он возился возле огня. Вынул щипцами глиняный тигель и быстро разлил расплавленную бронзу в три формы, поровну в каждую. Глазомер у него был прекрасный. Металла хватило точно на три формы. Димгалабзу вытер мокрый лоб. — Вот теперь порядок, — удовлетворенно вздохнул он. — Теперь пойдем пить пиво.

— Что ж, не откажемся, — согласился Эрешгун. Здесь, в кузнице, он выглядел увереннее, чем на улице.

Шарур тоже почувствовал облегчение, его собственный дух потихоньку возрождался. Как и в кузнице Абзуваса, сына Ахияваса, в горах Алашкурру, здесь не ощущалось присутствие враждебных богов. Обработка металла обладала собственной силой; здесь умели заставить твердое течь, как жидкое, а затем снова делали твердым, но на этот раз уже превращая в форму, определенную кузнецом.

Димгалабзу хлопнул в ладоши.

— Пива! — крикнул он. — Пива главному торговцу Эрешгуну и его сыну Шаруру. И подайте соленой рыбки к пиву!

Шарур ожидал появления раба с пивом и миской соленой рыбки, но вместо раба пиво принесла Нингаль. Это была честь, оказанная знатным гостям. Нингаль улыбнулась Шаруру через плечо и вышла. Ее улыбка словно ножом ударила Шарура, а когда он вымученно улыбнулся в ответ, нож повернулся в ране.

Совершили требуемое возлияние, прочли нужные заклинания, а после отец и Димгалабзу отхлебнули пива. Потянувшись за соленой рыбкой, Димгалабзу поинтересовался:

— Какие новости, главный купец? Как съездил, сын главного купца? — Димгалабзу говорил совершенно спокойно, твердо уверенный в том, что услышит. Нож внутри Шарура снова повернулся.

Эрешгун степенно проговорил:

— Мой старый друг, мы пришли к тебе с тревогой в сердце. Послушай, что произошло. — И он рассказал о неудачном путешествии Шарура в горы Алашкурру, о клятве, которую Шарур дал Энгибилу, и о грозном голосе Энгибила (Шарур употребил бы слово «ужасающем», впрочем, смысл от этого не менялся). В конце рассказа отец описал их попытки обойти клятву.

Димгалабзу оскалился.

— Паршивые вести ты принес мне, мастер-торговец, паршивые во многих смыслах. Плохо, конечно, что бог воспротивился вашему плану… — Кузнец замолчал; как и все кузнецы Гибила, он привык к молчанию Энгибила, привык сам решать свои проблемы.

— Плохо, — согласился Эрешгун. — Бог посетил нас, когда мы шли из дворца Кимаша-лугала. Думаю, рассказ об этом и его не обрадует.

— Да уж, — сказал Димгалабзу. Лугалы больше, чем кузнецы, торговцы или писцы, зависели от Энгибила. Кузнец покачал головой. — Плохо, что у вас нет выкупа за мою дочь... Без выкупа за невесту какая свадьба?

Шарур наперед знал, что Димгалабзу так скажет. На его месте он сам сказал бы то же самое. Но ему же от этого не легче!

— Разве мы не можем… — начал он, но кузнец поднял покрытую шрамами грязную руку.

— Сын Эрешгуна, не позволяй твоему вопросу сорваться с твоих уст. Даже крестьяне в далеких от Гибила деревнях, даже пастухи в полях, столь далеких, что они даже городских стен не видят, не отдают своих дочерей без выкупа за невесту. А Нингаль не крестьянская дочь. Она не дочь пастуха. Без выкупа за невесту не может быть свадьбы.

Чтобы окончательно добить Шарура, в комнату вошла Нингаль со второй миской. Там была приправа для рыбы.

— Отец…

— Молчи! — Голос Димгалабзу был твердым как камень. — Без выкупа за невесту не может быть свадьбы. Моя дочь не станет посмешищем на улице Кузнецов; над ней не будет смеяться весь город. Вот мое слово!

— Да, отец, — прошептала Нингаль и вышла.

— Мне ли торговаться с тобой, отец моей избранницы? — в отчаянии вымолвил Шарур:

— Говори, чего уж там, — пробасил кузнец. — Я тебя выслушаю, но никаких других обещаний не даю. Скажи, что хотел.

— Если ты не можешь выдать свою дочь за меня без выкупа, не согласишься ли ты дать мне время, чтобы я мог найти способ преодолеть запрет Энгибила? Просто пока не отдавай ее другому.

— Любому другому я тотчас же сказал бы «нет». А сыну Эрешгуна отвечу иначе. — Димгалабзу подергал себя за курчавую бороду. — Я же вижу: ты так глубоко проник в ее сердце, что она, чего доброго, сама не захочет выходить за