— Послушай… — он сделал еще один шаг. Это было опрометчиво. Марьяна снова отступила назад, пока не уперлась спиной в стену.

— Пожалуйста… — она всхлипнула. Потом шмыгнула и как-то по-детски вытерла лицо рукавом. — Пожалуйста, не трогай меня.

От этого тихого и практически умоляющего испуганного голоса Герман похолодел. Как он умудрился все испортить в каких-то десять минут?! Как он позволил случиться тому, что на него с ужасом смотрит женщина, которую он… которая уже так глубоко вошла в его жизнь?!

Герман всегда тщательно взвешивал свои решения. Но точно так же он знал, что бывают ситуации, когда нужно действие. Мгновенное действие здесь и сейчас. Поэтому он в несколько шагов преодолел пространство между ними и быстро привлек Марьяну к себе, прижал ее голову к своему плечу.

— Тихо-тихо-тихо… Я никогда не обижу тебя. Прошу, не бойся меня.

Она замерла в его руках. А потом закинула руки ему на шею — и отчаянно разрыдалась.

Никогда бы не поверил, что будет радоваться женским слезам. Пусть плачет. Только бы не смотрела на него с ужасом.

Марьяна плакала, как казалось Герману, долго, а потом вдруг заговорила — заикаясь и часто перехватывая воздух ртом.

— Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь! Ты хоть представляешь, что ты сделал с Костей?!

— А при чем тут Костя? — Герман аккуратно гладил ее по голове.

— Ты лишил его матери.

— Марьяна…

— Ты не дал мне уйти, так что слушай! — она вдруг резко вырвалась из его объятий — и теперь стояла перед ним, с красным опухшим носом и потеками туши. Но ее решимости это нисколько не умаляло. — Я понятию не имею, что у тебя случилось с этой женщиной. Ее звали Лина, верно? — Герман ошарашенно кивнул. Она и ЭТО знает?! — Плевать, что произошло между двумя взрослыми людьми. Даже если она тебе изменила. Даже если она тебя ограбила. Даже если она изрезали все твои трусы маникюрными ножницами. Что бы между вами ни случилось — как ты мог лишить ребенка матери, Герман?! Прочерк в свидетельстве о рождении, ни фотографии, ничего, даже имя — случайно у тебя вырвалось! Ты не понимаешь, как это жестоко, Герман?! Ты ограбил собственного сына!

Он тяжело вздохнул. Вся его злость вдруг куда-то делась. Значит, это все из-за Кости? Господи… В голове вдруг оформилась очень простая мысль. А, может, и правда, пришло время достать этот мешок с костями на белый свет и перетряхнуть? Герман вдруг понял, что если он и готов кому-то рассказать все это — то ей. Марьяне.

Он взял ее за руку.

— Пойдем.

— Куда?

— Пить ром и разговаривать.

Марьяна икнула. Свободной рукой провела по лицу, уставилась на черные следы на своей ладони.

— Скажи честно — я похожа на пугало?

— Ничего, у меня крепкие нервы.

Марьяна как-то дернула щекой — будто хотела усмехнуться, но у нее это не получилось.

— Ты иди, Герман. Я сейчас высморкаюсь и умоюсь — и приду.

* * *

— Герман, второй вечер подряд пить ром — это похоже на алкоголизм.

— Извини. На трезвую голову я вести такие разговоры не готов.

Марьяна медленно пила свою «пьяную вишню», Герман в три глотка осушил первый бокал рома и налил второй.

— Тогда мне казалось, что у нас все в порядке, — медленно начал он свой рассказ.

* * *

Он и в самом деле так считал. Что у него все в порядке. Что у них с Линой все в порядке. Хотя, если честно, в то время он о таких вещах вообще не задумывался. Молодость — время не мыслей, а действий.

Герман познакомился с Линой — полное имя ее было Аделина, но оно не нравилось ни ей, ни ему, и он всегда называл ее Линой — еще во время учебы, на четвертом курсе. Как-то быстро и по взаимности у них закрутилось. Поженились сразу после того, как Герман защитил диплом, Лина была на курс младше и доучивалась уже в статусе замужней барышни. А потом почти как-то сразу, через год после свадьбы и окончания Линой университета — беременность. Родился Костя.

А сам Герман в это время работал. Рвал когтями из-под себя. Он всегда чувствовал в себе амбиции и желание добиться чего-то большего, чем та простая жизнь, которой жили его родители. «Ты всегда смотришь вверх», — говорила ему мать.

Ну что поделать, таким родился.

Ему подворачивались шансы — он их не упускал. Ему встречались полезные люди — Герман оборачивал эти знакомства к своей пользе. А еще он понимал, что настоящее обучение для него началось именно сейчас. И впитывал как губка все, во что погружался. И структурировал, и анализировал, и… В общем, он строил. То, что имел Герман сейчас, закладывалось тогда.

Он редко бывал дома. Приходил, что-то ел, не отрываясь от бумаг или телефона. Принимал душ и падал в кровать. Часто бывал в командировках.

С интимной жизнью после рождения Кости как-то разладилось и все никак не налаживалось. Герман психовал и обвинял Лину в холодности. Ему регулярно надо было снять стресс самым простым способом. А Лина высказывала ему о том, что она устает, что постоянно с маленьким ребенком.

Он уходил от этих разговоров, потому что хотел от нее секса, а не жалоб. В конце концов, он работает на их общее благополучие! Чтобы у его семьи было все самое лучшее. А времени и сил слушать нытье Лины у него нет, проще тогда под душем передернуть, чем вот это все.

Но «вот это все» не прекращалось, а только усиливалось. У Лины стали все чаще случаться истерики, чаще всего, по мнению Германа, абсолютно на пустом месте. Потом у нее пропало грудное молоко. Это заставило его все-таки уделить чуть больше внимания семейной жизни. Правда, выслушивать бесконечные жалобы Лины он все равно был не в силах. Все женщины возятся с маленькими детьми, и, бывает, даже по двое малышей сразу — близнецы или погодки — и ничего! С Линой-то что не так?

Слишком красивая, а потому, слишком избалованная. Ладно, сам такую выбрал. Денег уже было не впритык, и Герман решил, что лучше уж нанять няню в помощь Лине, чем терпеть и ждать, когда все выправится само собой. И его, и ее родители жили далеко, как говорится, в провинции, и помочь Лине с ребенком не могли. А няня — отличная идея.

Ни хрена. И с нянями как-то не заладилось, они сменили три. И настроение у Лины никак не улучшалось,