пятнадцать. Потом зрители сами догадались, что заморозили артиста, и стали вместо песен скандировать «спасибо», давая понять, что достаточно, они и так благодарны. И Андрей, несколько раз поклонившись, ушёл со сцены. Без привычных уже цветов, потому что никакой букет не выжил бы на таком морозе.

В гостинице снова разбежались по ванным комнатам, а потом собрались в номере Андрея. Доедали вчерашнюю рыбу и свежесваренную картошку, в рамках профилактики пили водку. Сегодня уже все, даже Зейнаб.

– Сейчас бы ещё баньку, – мечтательно протянул Андрей. – Горячий душ – хорошо, но с банькой не сравнится.

– Точно, – подхватил Алик. – У меня один приятель есть, аккомпаниатор. Так он в прошлом году ездил в Америку в составе делегации, где-то там играл на каком-то приёме в посольстве. Неважно. Словом, он там познакомился с местными коммунистами, разговорились.

– В Америке есть коммунисты? – удивлённо вскинула брови Зейнаб.

– Коммунисты есть везде, – наставительно ответил Андрей.

Алик хмыкнул и начал разливать по новой:

– Не перебивайте! И вот он мне рассказывает, что на Западе артист, прежде чем выехать на гастроли, высылает список требований: какой он хочет зал, какое там должно стоять оборудование, какая ему нужна гостиница. И в список этот можно включить что угодно, хоть баню, хоть меню на ужин. И всё тебе сделают, если ты востребованный артист. Можешь, например, потребовать, чтобы тебе шашлык после концерта подали и шампанское!

Андрей покачал головой:

– Врут его друзья-коммунисты. Или друг твой врёт.

– Да зачем им врать-то?

– Чтобы деморализовать советских артистов. Мол, вот вы как плохо живёте. Давайте к нам, на Запад, и тоже будет вам баня и шашлык. И только дураки запивают шашлык шампанским, кстати. Так, давайте ещё по одной, чтобы не заболеть. У нас двадцать девять городов впереди.

– Населённых пунктов, – поправила Зейнаб. – В каком-нибудь из них обязательно найдётся баня. Специально для Алика.

– И, может быть, даже шампанское, – усмехнулся Андрей. – Чтобы он не чувствовал себя обделённым.

***

Здание оцеплено, но Кигеля неожиданно легко пропускают за первое кольцо ограждения. Ему стоило только подъехать и выйти из машины, как ребята-омоновцы сами расступились, даже поздоровались. Казалось бы, просто артист. Не просто.

В воздухе разлито напряжение. Повсюду машины с мигалками: «скорая помощь», МЧС, милиция. И машины без мигалок, возле которых стоят люди в тёмных костюмах. К одной из них сразу и направляется Кигель. Ушакова, главу силового ведомства, он знает лет сто. Когда-то Алексей Петрович, ещё лейтенант, сопровождал Кигеля в особо важных зарубежных поездках: когда нашу команду на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде поддерживали, когда в Афганистан летал. В Афганистане они и подружились, как-то забыв, кто за кем присматривает, вместе наблюдая миномётные обстрелы и объезжая с концертами госпиталя.

– Андрей Иваныч! Ты уже тут! А я только хотел тебе звонить. – Алексей Петрович делает шаг навстречу и тянет руку для пожатия. – Садись в машину, поговорим.

Кигель ныряет в просторный салон без лишних вопросов.

– Рассказывать мне особо нечего. Я отработал свой номер и уехал. Ничего подозрительного не видел, обычный концерт, дети. Сколько там сейчас человек?

– Весь зал и артисты. По предварительным данным, около восьмисот человек. И десять террористов. Они уже вышли на связь. Я, собственно, поэтому и собирался тебе звонить.

Кигель вопросительно поднимает бровь:

– Они думали, ты ещё там. Полагали, что ты дождёшься окончания концерта и выйдешь на поклон. И что все приглашённые артисты там будут, видимо.

– Так им я нужен, что ли? Не дети? Так давай я к ним пойду, пусть детей выпустят!

Он и секунды не думает и даже дёргается, чтобы встать.

Ушаков хватает его за локоть:

– Куда ты собрался, герой? Меня послушай сначала. Им все нужны. Но чем больше знаменитых людей в заложниках, тем лучше, с их точки зрения. Знаменитости и дети – сочетание, которое заставит власть слушать их более внимательно. По их мнению, опять же.

– И чего они хотят?

– С президентом пообщаться, – усмехается Ушаков. – Неважно, Андрей Иваныч. Ты же знаешь, с террористами переговоры вести нельзя. Единственное, чего они хотят по-настоящему, это запугать людей. Посеять панику. Подорвать авторитет власти. Развалить страну в конечном счёте. Короче говоря, Андрей. Они оцепили зал и сцену, на половине из них пояса смертников. Если подорвутся… Мы просчитываем сейчас разные сценарии и согласовываем их там. – Ушаков поднимает глаза к потолку автомобиля. Можно не уточнять, где именно сценарии согласовываются. – Тянем время и пытаемся договориться о хотя бы частичном освобождении заложников. Понятно, что просто так они всех не отпустят. Но хотя бы детей! А детей там половина зала. Проблема в том, что говорить они хотят только с тобой. Ну или с президентом, но сам понимаешь…

– Я пошёл. – Кигель даже не дожидается окончания фразы.

– Куда ты пошёл? – Ушаков теряет терпение вместе с благожелательным тоном. – Сядь и послушай, как себя надо с ними вести. Твою ж мать… Где вас таких делают? Любой человек на твоём месте уже пальцем у виска бы покрутил. А этот рвётся с десятью вооружёнными бандитами пообщаться. Сам приехал…

– В Советском Союзе нас делали, – мрачно отвечает Кигель. – Нас обоих. Пока мы тут разговоры разговариваем, там дети под прицелом сидят. Слепые и слабовидящие дети. И, может быть, кто-то из моих коллег заодно.

И тут же мысленно перебрал «своих». Хорошо, что Лёнька выступил раньше него и сразу уехал. Вот кто среди них троих не герой, да и сердце у него, недавно операция была, не нужны ему такие потрясения. А Марик бы полез на рожон, у него смелости хоть отбавляй. Но Марик дома, и хочется надеяться, что не смотрит сейчас телевизор.

Вполуха он слушает наставления Ушакова. Он сам знает, как надо разговаривать в подобных случаях. Откуда? Да просто знает, чувствует. Были в его жизни и душманы, налетевшие на группу артистов в Афганистане, и бандиты, угрожавшие ему расправой в девяностые, когда только-только бизнес начинал, и белые как мел ликвидаторы, подходившие к нему после третьего за день концерта в Чернобыле и говорившие «Что ты делаешь? Уезжай!» Чего он ещё не видел? Нескольких обвязанных гранатами молокососов?

Кигель спокойно шагает ко второму кругу оцепления, Ушаков быстро идёт за ним. Здесь, на глазах у подчинённых, он должен сохранять невозмутимость. Но в последний момент всё же не выдерживает:

– Андрей Иваныч, вы бы хоть жене сначала позвонил.

– Посоветоваться? – ухмыляется Кигель. – Или попрощаться?

– Да ну тебя! Старый чёрт! Всё, иди. Мы по рации уже передали. Они тебя ждут.

Омоновцы из второго круга оцепления пропускать его не хотят, расступаются, только когда Ушаков цедит сквозь зубы:

– Пропустите.