Марсиане достигли не всего, чего хотели. В городе по-прежнему остались огневые позиции – некоторые из них, как я впоследствии узнала, появились много лет назад, когда власти опасались воздушной войны с Германией. А линкоры дошли по реке до самого Гринвича – еще немного, и они рисковали бы сесть на мель – и обстреливали остов города из своих огромных орудий, пытаясь задеть марсиан. Один-два выстрела попали в цель: машины на холме были наиболее уязвимы, и одна из них упала. Но в конце концов тепловые лучи заставили все пушки замолчать. И, кроме того, беспорядочно падающие снаряды причинили еще больший ущерб городу – и, без сомнения, его жителям; надо было обладать изрядным хладнокровием, чтобы приказать артиллеристам открыть огонь по центру Лондона.

Еще существеннее был урон, нанесенный с воздуха. К вечеру в темнеющем небе над Лондоном появились немецкие цеппелины. Ровно такую картину в красках рисовали авторы бесчисленных сочинений, пронизанных предчувствием войны, – но немцы прибыли не как враги, а как союзники. Эту величественную флотилию привел из оккупированной Франции на своем громадном цеппелине L-31 Генрих Мати – герой Германии, который совершал дерзкие налеты на Париж, когда там кипели самые жестокие бои. Цеппелины, зависшие высоко в небе, сбросили бомбы; еще две машины на холме опрокинулись, словно кегли, а одной в капюшон угодил трехсотфунтовый снаряд, и она выбыла из игры. Прибыла и британская авиация: бипланы B.E.2, произведенные на Королевском авиационном заводе, жужжали, как мухи, и вились вокруг исполинских туш цеппелинов.

Но марсиане вскоре нанесли ответный удар. Их машины с вращающимися колпаками и ловкими щупальцами были лучше подготовлены к противовоздушной обороне, чем любое оружие, изобретенное человеком. Они сбивали самолеты с такой же легкостью, с какой перехватывали в воздухе артиллерийские снаряды. Один из лучей задел цеппелин Мати, пока тот пытался развернуться. Летательный аппарат вспыхнул и, к ужасу лондонцев, которые следили за боем, начал медленно опускаться на землю – у него ушло на это три или четыре минуты. У всех, кто наблюдал за этим зрелищем, в голове наверняка была одна мысль – о Мати и экипаже цеппелина, которые заживо поджариваются там, в небе.

Я припоминаю еще одно проявление героизма. Один из самолетов, хрупкий биплан, лавировал между невидимыми тепловыми лучами – вокруг горели и падали его товарищи, а он летел все вперед и вперед, к чудовищам, угнездившимся на Примроуз-хилл. Он нацелился на одного трехногого монстра, словно намереваясь протаранить его броню, и успел выпустить целую обойму зажигательных пуль, перед тем как тепловые лучи расщепили на атомы самолет вместе с пилотом. Пули попали в цель: одна из них явно пробила колпак марсианина, и голова машины ярко вспыхнула. Это видел весь Лондон. Позже я узнала – и считаю нужным сообщить об этом здесь, – что тем пилотом был двадцатипятилетний лейтенант Уильям Лиф Робинсон из Королевского летного корпуса.

Как бы то ни было, это был последний акт сопротивления с воздуха – и вообще какого бы то ни было сопротивления. Но разрушения и кровопролитие продолжались еще долгие часы.

После Первой войны я вернулась на Стрэнд, где прошла всего одна боевая машина, и в деталях увидела, какие это имело последствия. Сначала марсианин пальнул по Эксетер-стрит, задев театр «Гейети». Второй выстрел был нацелен на Кэтрин-стрит и прошел рядом с театром «Стрэнд». Третий и четвертый пришлись на улицу Олдвич. Затем марсианин повернул на север и ударил по домам между Олдвич и отелем «Нью Инн», а потом – по Королевскому судному двору и Кэри-стрит. Четырехсотлетняя часовня Линкольнс Инн была разрушена до основания. Если вы посетите это место, вы и сегодня, десятилетия спустя, заметите последствия тех нескольких минут, когда по улице шел марсианин. И все эти разрушения учинила единственная машина. Представьте, что все это происходило в троекратном масштабе по всему городу! Но даже тогда вы не сможете вообразить весь ужас той ночи – кричащих и бегущих людей, горящие газопроводы, фонтаны воды из пробитых водопроводных труб, весь этот свет, шум и хаос.

Людей…

Когда я пишу или рассказываю о тех временах, я словно превращаюсь в Уолтера Дженкинса. Уолтера, который видел перед собой толпу, а не отдельных перепуганных горожан; Уолтера, которому была ближе сама идея человечества, нежели отдельные люди. В каком-то смысле можно сказать, что даже его жене приходилось соперничать за место в мыслях Уолтера с идеей самой себя. Он был человечным, безусловно, – но, думаю, с трудом представлял себе, что такое человек. Но иногда я его понимаю: когда я пишу о целенаправленном массовом уничтожении, проще перечислять разрушенные здания, чем глядеть людским страданиям прямо в лицо.

Что происходило с жителями Лондона в тот день и в ту ночь, когда архитектурные памятники их города взрывались и рушились у них на глазах? Надо сказать, что правительство Марвина при всех своих недостатках постаралось усвоить уроки Первой войны и довольно ответственно подошло к воплощению своих планов. Так что, когда эвакуация стала неизбежной, уже были разработаны стратегии исхода и подготовлены убежища. В бедных кварталах устроили укрытия – в подвалах, на станциях метро и даже в канализации. Лондонцы уходили из города в той или иной степени в соответствии с планом, и, хотя нашествие унесло немало жизней, потери не были сокрушительными. Большинство лондонцев пережили эту ночь – и встретились лицом к лицу с неизвестностью.

Но тогда я всего этого не знала – оставалось только сидеть в убежище и ждать.

Как я потом выяснила, последний аккорд атаки был весьма впечатляющим: боевая машина пришла в музейный квартал. Она аккуратно срезала тепловым лучом крышу Музея естественной истории, и заспиртованный марсианин, который стоял в фойе как жуткое напоминание о войне, был извлечен и переправлен в ямы Миддлсекса. Собратья вернули ему старый долг.

И, когда на землю спустилась ночь, марсиане на холме завыли:

– Улла! Улла!

Их вой разносился по всему Лондону – даже мы слышали его в своем туннеле. И если какой-нибудь самопровозглашенный эксперт начнет рассказывать, что марсиане – существа, лишенные всяких эмоций, дайте ему послушать записи этого воя, победного и ликующего.

– Улла! Улла!

Мы слышали его в туннеле глубоко под Темзой – я, Элис и семьи местных рабочих – и молились, чтобы он прекратился.

– Улла! Улла!

Меня позвали в Берлин – встретиться с Уолтером Дженкинсом. Было начало мая 1922 года. Марсиане уже больше двух лет крепко держали Англию за горло, а все образованные люди, думаю, с опаской глядели на небо, где Марс неспешно плыл навстречу следующему противостоянию – оно должно было случиться в июне.

Впрочем, не думаю, что «позвали» – подходящее слово. Скорее уж убедили поехать – и сделал это майор Эрик Иден. Но началось все с Уолтера, который написал мне из Берлина и попросил помочь ему с планом, призванным «покончить с марсианской заразой, охватившей Англию». Все письма Уолтера обычно внимательно изучали его доктора, а также немецкие и английские военные – так эта записка попалась на глаза Эрику Идену. И он – возможно, к собственному удивлению – увидел нечто ценное в задумке Уолтера, которую от меня пока что держали в секрете.