Пятнадцать – не пятнадцать, но через полчаса он вышел наулицу в сопровождении трех сен-лорановских существ, несущих дюжину коробок дляудачливой москвички. Ближайшее отделение могучего «Симфи-карда» на Авеню Операсанкционировало утечку личного капитала на 15 899 франков, ни много ни мало,как две с половиной тысячи тичей, то есть два с половиной миллиона русскихвоенных рублей. Плюс штраф под щеточкой «рено». Поклон в сторону «баклажанчика».Браво, мадам, вы тоже дали волю своей фантазии – 500 франков, лучше непридумаешь! Ну-с, девочки, валите всю эту дрянь сюда, на заднее сиденье. Ну,вот вам всем по сотне на зубные щетки, а вам, товарищ мадам, крепкое партийноерукопожатие. Ученье Ленина непобедимо, потому что оно верно. Оревуар, девочки.Если среди, ночи придет фантазия посетить щедрого дядю, то есть вот этогомальчика, да-да, меня, на бульваре Распай в отеле «Савой», – милостипросим. Приглашение, конечно, распространяется и на вас, товарищ.

И также вы все, телевизионщики ABC, спикеры, гафферы,камерамены, вся сволочь, знайте, что Андрей Лучников – не «мобил-дробил». Он –Луч, вот он кто… мотоциклист, баскетболист и автогонщик, лидер молодежи 50-х,лидер плейбойства 60-х, лидер политического авангарда 70-х, он лидер. И так вманере «золотых пятидесятых» можно положить руку на плечо одному из этихсовременных американских зануд и сказать:

– Call me Lootch, buddy!

Итак, на экране Эндрю Луч, один из тех, кого называют«ньюз-мэйкерами», производителями новостей.

Интервью получалось забавнейшее. Зануда, кажется,рассчитывал на серьезный диалог вокруг да около, вроде бы о проблемах«Курьера», о том, как удается издавать на отдаленном острове одну извлиятельнейших газет мира, но с намеками на обреченность как лучниковской идеи,так и газеты, так и всего ОК. Система ловушек, по которой бычок пробежит кглавному убойному вопросу: представляете ли вы себе свою газету в СССР?

– У нас, русских, богатое воображение, господа.Немыслимые страницы партийной печати – это тоже продукт нашего воображения. Ачто из себя представляет наш невероятный Остров? Ведь это же не что иное, кактот же UFO, с заменой лишь одного срединного слова – Unidentifyed FloatingObject. Весь наш мир зиждится на вымыслах и на игре воображения, поэтому такойпустяк, как ежедневный «Курьер» в газетных киосках Москвы, представитьнетрудно, но, впрочем, еще легче вообразить себе закрытие газеты из-забумажного дефицита, ибо если мы можем сейчас вообразить себе Россию как единоецелое, нам ничего не стоит понять, почему при величайших в мире лесных массивахмы испытываем недостаток в бумаге.

Слегка обалдевший от этого слалома хозяин ток-шоу мистерХлопхайт волевым усилием подтянул отвисшую челюсть. Неопознанный ПлавающийОбъект – это блестяще! Браво, мистер Лучников. Да-да, Луч, спасибо вам, бадди,мы надеемся, что еще… Конечно-конечно, и я благодарю вас, Хлоп! А сейчас… – онувидел, что камера надвигается и быстро улыбнулся – органика и металлокерамикасверкнули одной сексуальной полоской. – Дружба телезвезд по всемконтинентам. Я не приглашаю вас в страну ароматов, хотя почему бы вам туда неприехать? Читайте! Все подробности в «Курьере»! Адьё!

Щелчок. Софиты погасли. Отличная концовка. Ну, Хлоп, нет личего-нибудь выпить? Простите, я не пью, мистер Лучников. Да, Хлоп, я вижу, ты –настоящий «мобил-дробил»! Простите, сэр? Целую! Пока!

Он уже представлял себе обложку еженедельника – черный фон,контуры Крыма, красные буквы UFO и обязательно вопросительный знак. Ловкаяжурналистская метафора… Снова, в который уже раз за сегодняшний день, выплыло:я – осатаневший потный международный лавочник, куда я несусь, почему не могуостановиться, не могу вспомнить чего-то главного? Что убегает от меня? Откудавдруг приходят спазмы стыда?

Слово «потный», увы, не входило в метафорическую систему: отутренней свежести не осталось и следа – оливковый пиджак измят, на голубойрубахе темные разводы. Ночная улица возле телестудии испаряла в этот час свойсобственный пот и не принесла ему прохлады. Вдруг он почувствовал, что не можетшевельнуть ни рукой, ни ногой. Иной раз уже стали появляться такие вотощущения: сорок шесть годков повисли гирьками от плеч до пяток. Даже голова неповорачивается, чтобы хотя бы проводить взглядом медленно идущий мимо «мерседес»,из которого, кажется, кто-то на него смотрит. По счастливой иронии улицаназывалась Рю Коньяк Же. Да-да, конечно же, двойного коньяка же поскорее же.

Итак, Платон. Анализ тирании. Уединение…

Ну вот, месье, вы уже улыбаетесь, сказал буфетчик. Тяжелыйбыл день? В бумажнике среди шуршащих франков обнаружился картонныйпрямоугольник – приглашение на рю де Сент Пер – прием в честь диссидента. Непойти нельзя. Еще одну порцию, силь ву плэ.

Трехэтажная квартира в доме XVI века, покосившиеся натертыедо блеска полы, ревматически искореженные лестницы из могучего французскогодуба – оплот здравого смысла своего времени, гнездо крамолы наших дней.

Гости стояли и сидели по всем трем этажам и на лестницах.Французская, английская, русская, польская и немецкая речь. Почетный гость,пожилой советский человек, говорил что-то хозяйке (длинное, лиловое,лупоглазое), хозяину (седое, серое, ироничное), гостям, журналистам, издателям,переводчикам, писателям, актерам, ультра-консерваторам и экстрарадикалам –парижское месиво от тапочек-адидасок до туфелек из крокодиловой кожи, отзначков с дерзкими надписями до жемчужных колье… Среди гостей была даже и одназвезда рока, то ли Карл Питере, то ли Питер Карлтон, долговязый и худой, взолотом пиджаке на голое тело. Непостижимые извивы марихуанной психологииперекинули его недавно из Союза Красных Кхмеров Европы в Общество СодействияДемократическому Процессу России.

Лучников знал диссидента, милейшего московского дядечку, ещес середины 60-х годов, не раз у него сиживал на кухне, философствовал, подавляянеприязнь к баклажанной икре и селедочному паштету. Помнится, поражало еговсегда словечко «мы». Диссидент тогда еще не был диссидентом, поскольку ипонятия этого еще не существовало, он только еще в разговорах крамольничал, каки тысячи других московских интеллигентов крамольничали тогда в своих кухнях.«Да ведь как же мы все время лжем… как мы извращаем историю… да ведьКатынский-то лес это же наших рук дело… вот мы и сели в лужу…и сами себя и весьмир мы обманываем…» Как и всех иностранцев, Лучникова поражало тогда полнейшееотождествление себя с властью.

Сейчас, однако, он не подошел к виновнику торжества. Будетслучай, пожму руку, может быть, и поцелую, влезать же сейчас в самую гущуслегка постыдно. Опершись на темно-вишневую балку XVI века, попивая чудеснейшеешампанское и перебрасываясь фразами с герлфрендихой писателя Флойда Руана,скромняжечкой из дома Вандербильдтов, он то и дело поглядывал в тот угол, гдеиногда из-за голов и плечей появлялось широкое мыльного цвета лицо, измученноевосторженным приемом «свободного мира».