Он отвернулся и медленно пошел через улицу. Дымок поднималсяиз-за левого плеча. Поднял трость и кликнул такси.

В холле «Савоя» в креслах зеленоватой кожи Лучникова ждалитри красавицы из магазина «Сан-Лоран». Экая, понимаете ли, чуткость. Вот вамновый мир, новые отношения между людьми. Ты в старом стиле пошутишь, бросишьвскользь дурацкое приглашение, а потом удивляешься: воспринято всерьез. Пардон,но я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Впрочем, что-то все-таки шевелится.Да-да, что-то ожило. Неожиданные резервы организма. Прошу мадемуазель. Прошу,мадам. Позвольте заметить, что это платье на бретельках и мех вокруг лебединойшеи внушают мне гораздо больше оптимизма, чем ваш дневной костюм в стилетеоретика революции Антонио Грамши. Я очень польщена вашим вниманием, месье Рюс,но я здесь не одна, как видите, с нами два этих дивных создания. Что иговорить, чудесная компания, трудно не радоваться такому обществу. Я надеюсь,всем нам хватит в моем номере и места и радости…

В полосках света, проникавшего из-за жалюзи, копошились вокругЛучникова на ковре какие-то чудные, ароматные, дрожащие и упругие. Руки егоскользили по этим штучкам, пока правая не набрела вдруг на твердый пульсирующийстолбик наподобие его собственного. А это, позвольте спросить, чей же петушок?Надеюсь, не ваш, мадам? О нет, это нашей милой Джульетты. Она, понимаете ли,корсиканка, что поделаешь. Так-так, ситуация проясняется. В нашем чудесномсоюзе мне выпала роль запала, и я это охотно сделаю. Прошу вас, мадам, оставьтеваших девочек, разумеется, и Джульетту с ее корсаром, на некоторое время впокос и разместитесь традиционным тропическим способом. Итак, вступаем в дельтуМеконга. Благодарю вас, мадам. Это вам огромное спасибо, месье Рюс, огромное,искреннее, самое душевное спасибо, наш любимый месье Рюс, от меня и от моихдевочек. Девочки, ко мне, благодарите джентльмена.

Засыпая, он долго еще чувствовал вокруг себя копошение,целование, причмокивание, всхлипывание, счастливый смешок, легонькое рычанье.Благостный сон. Платон, самолет, закат цивилизации…

Шереметьевский аэропорт, готовясь к Олимпийскомуроскошеству, пока что превратился в настоящую толкучку. Построенный когда-то врасчете па семь рейсов в день, сейчас он принимал и отправлял, должно быть, неменьше сотни: никуда нс денешься от «проклятых иностранцев».

Стоя в очереди к контрольно-пропускному пункту, Лучников,как всегда, наблюдал погранстражу. Вновь, как и в прошлый раз, ему показалось,что на бесстрастных лицах этих парней, среди которых почему-то всегда много биломонголоидов, вместо прежней, слегка запрятанной усмешки в адрес заграничного,то есть потенциально враждебного человечества, сейчас появилось что-то вродерастерянности.

Стоял ясный осенний день. Сияющий Марлей, сопровождаемыйвысоким чином таможни, отделил Лучникова от толпы. Чин унес документы. Черездорогу, за всей аэропортовской суетой, нежнейшим образом трепетала под ветромкучка березок. Чин принес документы, и они пошли к личной «волге» Марлена. Заними на тележке катили два огромных лучниковских чемодана, купленные в самыйпоследний момент в свободной торговой зоне аэропорта Ле Бурже. Ветер дул ссеверо-запада, гнал клочки испарений псковских и новгородских озер, в небе,казалось, присутствовал неслышный перезвон колокола свободы. «Советские людитвердо знают: там, где партия, там успех, там победа» – гласил огромный щит привыезде на шоссе. Изречение соседствовало с портретом своего автора, которыйвыглядел в этот день под этим ветром в присутствии неслышного колокола довольностранно, как печенег, заблудившийся в до-татарской Руси. Стоял ясный осеннийдень. «Слава нашей родной Коммунистической партии!» Слева от шоссе одни надругом стояли кубы какого-то НИИ или КБ, а справа в необозримых прозрачнейшихдалях светился будто свежеомытый, крест деревенской церкви. Через все шоссекрасными литерами по бетону: «Решения XXV съезда КПСС выполним!» Палисадникипокосившихся деревенских усадеб, сохранившихся вдоль Ленинградского шоссе –бузина, надломанные георгины, лужи и глинистое месиво между асфальтом иштакетником – солнце-то, видимо, только что проглянуло после обычной московскойнепогоды. «Народ и партия едины!» Горб моста, с верхней точки – два рукаваМосквы-реки, крутой берег острова, огненно-рыжего, с пучком вечнозеленых сосенна макушке. «Пятилетке качества рабочую гарантию!» За бугром моста уже стоялинеприступными твердынями кварталы жилмассивов, сверкали тысячи окон, незримыйвьюн новгородского неслышного колокола витал меж домов, соблазняя благамиГанзейского союза. С крыши на крышу шагали огненные буквы «Партия – ум, честь исовесть нашей эпохи!»

Дальше пошло все гуще: «Мы придем к победе коммунистическоготруда!», «Планы партии – планы народа!», «Пятилетке качества четкий ритм!»,«Слава великому советскому народу, народу-созидателю!», «Искусство принадлежитнароду!», «Да здравствует верный помощник партии – Ленинский комсомол!»,«Превратим Москву в образцовый коммунистический город!», «СССР – оплот мира вовсем мире!», «Идеи Ленина вечны!», «Конституция СССР – основной закон нашейжизни!»… Печенег, подъявший длань, печенег в очках над газетой, печенег,размножающийся с каждой минутой по мере движения к центру, все более уверенный,все менее потерянный, все более символизирующий все любимые им символы, всеменее похожий на печенега, все более похожий на Большого Брата,крупнотоннажный, стабильный, единственно возможный… наконец над площадьюБелорусского вокзала возникло перед Лучниковым его любимое, встречу с которымон всегда предвкушал, то, что когда-то в первый приезд потрясло его неслыханнымсловосочетанием и недоступным смыслом, и то, что впоследствии стало едва ли непредметом ностальгии, печенежье изречение: «Газета – это не только коллективныйпропагандист и коллективный агитатор, она также и коллективный организатор!»

Фраза эта, развернутая над всей площадью, а по ночамзагорающаяся неоновым огнем, была по сути дела не так уж и сложна, она былапроста в своей мудрости, она просвещала многотысячные полчища невежд,полагающих, что газета – это всего лишь коллективный пропагандист, она вразумляладаже и тех, кто думал, что газета – это коллективный пропагандист иколлективный агитатор, но не дотягивал до конечной мудрости, она оповещаласонмы московских граждан и тучи «гостей столицы», что газета – это также иколлективный организатор, она доходила до точки.

– Ну, вот, кажется, сейчас ты наконец-то проникся,-улыбнулся Кузенков.

– Сейчас меня просто пробрало до костей, – кивнулЛучников.