Здесь, на этом месте, я прерываю свое описание теперь ужефантастических событий моего прошлого. В мой дом врывается реальность – утро 19августа 1991 года, Москва. Я слушаю по телевидению заявление ГКЧП, слышу сПреображенской площади нарастающий гул тяжелых машин – это танки входят вгород… Господи, я же только что думал о предсказательности «Острова Крыма» ивот… Три тяжелейших дня. Москва, дом Верховного Совета России становится«Островом Крым». Ельцин издает указ за указом один точнее другого, выбиваяпочву из-под ног преступников, танки, пришедшие в Москву, начинают думать, ониотказываются идти на штурм Главного Дома России…

Читатель, ты уже прочитал:

«– Смотри, Толяй, они крестятся, – сказалКомаров. – У них там никакого оружия ни хера нету, Толяй. Крестятся.Толька, от нас с тобой крестом обороняются. Давай, Толька, шмаляй ракету!

– Я ее вон туда шмальну, – сказал Макарон ипоказал куда-то в мутные юго-восточные сумерки.

– Ясное дело, – сказал Комаров. – Не в людейже шмалять.

Он соответствующим образом развернул машину. Макаровсоответствующим образом потянул рычаг.

– Але, девяносто третий, – ленивым наглым тономпередал Комаров на «Киев», – задание выполнено.

– Вас понял, – ответил ему старший матрос Гуляй,хотя отлично видел на своем приборе, что задание не выполнено». Совершенноточная формула поведения исполнителей не очень желающих исполнять идиотскиеприказы, как это было в августе 19-го в Москве…

Господи, ровно двенадцать лет прошло как писал эту концовкуАксенов в Коктебеле, – это был разгар лета, теплого, очень теплого летаэпохи застоя. Впереди еще столького не произошло – начиная со смертейбессменных руководителей и взрыва Чернобыля и далее далее… И то, что произошлопосле 85-го года, превзошедшее все ожидания. А пока в небе памяти моей стоитослепительное солнце. Мы лежим с Василием Палычем на солнечном склоне горыперед коктебельской бухтой. Здесь ветрено, жарко и далеко от всех… «Мерзавцы,закрыли у меня все – книгу, фильм „Пока безумствует мечта“, Женю Попова иВитьку Ерофеева исключили из Союза… Приеду в Москву – выйду из Союза писателей,поди лучше работать грузчиком, чем с этими мерзавцами… Тут приходили ко мнедвое из этих, предлагали не печатать на западе „Ожог“ и отказаться от„Метрополя“ и тогда все откроют… Нет, лучше грузчиком пойду…»

Наутро приехали Аркадий и Эмик из Симфи, вечером пошли сВас.Палычем к могиле Волошина. Вас.Палыч сорвал ветку маслины, попробовал,долго смотрел вниз на коктебельскую бухту… Дул теплый ветер, на душе былоспокойно, потому что могильный камень и друзья ставят любого человека внеподозрений от посягательств пространства. Через пару дней Вас. Палыч уезжал,уезжали и мы на разбитом «запорожце» приятеля. «До скорого в Москве!» – сказалВас. Палыч. Я приехал в Москву в конце сентября. Общие знакомые сказали, чтоАксенов уехал на три месяца преподавать русскую литературу в Штаты. Черезнесколько месяцев читаю в «Известиях» сообщение о лишении гражданства АксеноваВасилия Павловича, писателя.

В сентябре 1988-го я полетел первый раз в Америку и тут жепо приезду в Нью-Йорк позвонил в Вашингтон, где жил Вас. Палыч и преподавалписательское мастерство в одном из университетов. Мы сразу же договорились овстрече через некоторое время. Имя Аксенова еще шельмовалось в нашей печати. Ивот я не верю своим глазам, подъезжает темно-вишневый «мэре», из неговысовывается Аксеновская голова и он машет мне: «Саша, прыгай скорее, поедем вДжордж-таун, в китайский ресторанчик…»

Он совершенно не изменился, даже помолодел. Мы сидели оченьуютно и говорили. «Как ты думаешь, почему не пускают ко мне Алешу, сына?» –«Черт знает, я сам вот уже три месяца болтаюсь по Америке, может, чтопроизошло… Хотя, по моим наблюдениям перед поездкой сюда, гласность впубликациях остановилась перед произведениями Солженицына и Вашими, думаю, это будеточередной шаг, это будет очередная степень свободы…» Так оно и вышло. «Золотаянаша железка» напечатана в мае 1989 года.

О чем мы говорили еще в этот декабрьский вашингтонскийвечерок, всего не расскажешь. Но точно помню, что вдруг к нам обратился из-засоседнего стола немолодой человек и с искренним любопытством спросил:«Интересно, почему это я слышу в китайском ресторане американского городкарусскую речь?» Вас.Палыч ответил ему: «Два человека давно не виделись, мы обарусские, и поэтому сейчас эмоциональны больше обычного…» Я добавил, чточеловек, сидящий напротив меня, грейт рашин райтер. «А-а, понимающе заключиламериканец, – Толстой?» «Мэй би, мэй би», – ответил я…

* * *

Это небольшое послесловие к книге, которая имеет к крымскойземле непосредственное отношение. Меньше всего хотелось, чтобы оно былолитературоведческим. Хотелось просто запечатлеть живые картинки, на которыхАксенов всегда оставался Аксеновым, писателем, который во все времена былносителем свободы и демократии. Судьба его матери и отца генетическиподготовили его к этому. Все написанное им – выстрадано судьбой, поколениямиистинных русских интеллигентов. Вот и в этой книге он много лет назад писал освободе Острова Крым, который тогда был всего лишь полуостровом.

А. Ткаченко