Хорошо путь до дома Павлинаникитишниного дяди, князя ДавыдаПетровича Долгорукого, был простой, не заблудишься: от Тверской заставы всёпрямо, до Страстного монастыря, а там налево, вдоль бывшей Белогородской стены,где Сенная площадь.

Долго ли, коротко ли, но дошли-таки. Встали перед чугунной,ажурного литья решеткой. Вот он, дом с ионийскими колоннами, с дремлющимкаменным львом над лестницей. Где-то там Павлина — чай пьет или, может,музицирует. Только близок локоть, а не укусишь. Сунулись в ворота — какой там.Приворротный служитель на оборванцев замахал руками, ничего слушать не хочет.Фондорин спрашивает:

— Дома ли ее сиятельство Павлина Аникитишна?

А тот ругается, говорить не желает.

Митридат ему:

— Скажите Павлине Аникитишне, это Митя с Данилой Ларионычем.Она рада будет.

— Ага, — гогочет проклятый. — То-то гости дорогие.Кофе-какавы вам поднесет. А ну кыш отседова! Стойте, где все стоят,дожидайтеся!

А в сторонке таких голодранцев целая кучка. Жмутся друг кдружке, притоптывают от холода. Один крикнул:

— Что, съели? Есть же наглые. В ворота поперлись!

Другой пожалел:

— Сюда идите. Барыня скоро выедут. Она добрая, каждомуподаст.

Усмехнулся Фондорин, горько так.

— Видишь, друг мой, не больно-то нас здесь ожидают. Женщины— создания нежные, но краткопамятные. Чем ранее ты это усвоишь, тем менеебудешь страдать в зрелые лета. Идем прочь.

— Нет, Данила, подождем! — взмолился Митя. — Может, она иправда скоро выедет!

— И подаст нам милостыню? — едко спросил Фондорин.

Однако не ушел — встал в сторонке, сложив руки на груди.Драный тулуп предоставил в полное Митино владение. Так и стоял гордо,прикрыться половинкой овчины не желал.

А полчаса спустя ворота отворились и на улицу выехала обитаямедвежьим мехом карета с двумя форейторами, по-англински.

Нищие к ней так и кинулись.

Экипаж остановился, приоткрылось окошко, и тонкая рука вперчатке стала подавать каждому по монетке, никого не обошла.

— Что ж, — вздохнул Данила. — По крайней мере, у неежалостливое сердце.

— Пойдем же, пойдем! — тянул его за собой Митридат.

Фу, какой упрямый!

Сбросил тяжелый тулуп, подбежал к экипажу, но от волнения немог произнести ни слова — так стиснуло дыхание.

— Ну, кто там такой боязливый? — донесся знакомый чудесныйголос, а в следующее мгновение из окошка выглянула и сама Хавронская.

— Ax! — вскричала она, увидев Митю. — Вот, прибыли, — глухимголосом сказал подошедший Данила, положив Мите руки на плечи. — Я свое обещаниеисполнил. Однако, ежели вам…

Звонкий крик заглушил его слова:

— Нашлись! Матушка-Богородица, нашлись! Графиня порывистотолкнула дверцу, та распахнулась, да так стремительно, что сшибла обоих бродягв сугроб. Павлина, прекрасная как сказочная фея — в собольей шубке, из-подкоторой посверкивало воздушно-серебристое платье, в атласных туфельках —выпрыгнула из кареты, кинулась целовать Митю, потом повисла на шее у онемевшегоДанилы.

— Уж не чаяла! — восклицала она, одновременно плача исмеясь. — Молилась, все коленки истерла! Сжалилась Заступница!

Живы! Оба!

Тут же, безо всякого перехода, впала в ярость — заругаласьна привратника:

— Анбесиль! Кошон! Почему они здесь, на холоде? Я же тысячураз говорила!

Челядинец рухнул на колени:

— Вашсиясь! Вы говорили, дворянин в дормезе! С ангельскимдитятей! А эти, сами изволите видеть, рванье рваньем!

— Ох, выдрать бы тебя! — замахнулась на него Павлина и тутже забыла о мизерабле, заохала на Митю.

— Худенький какой! А грязный-то, ужас!

— В-дороге с нами приключилась небольшая… — начал объяснятьФондорин, но графиня не стала слушать.

— После, после расскажете. Эй, Филип! — крикнула она кучеру.— К Мавре Гавриловне на суаре не поеду, распрягай. Вас, Данила Ларионович,отведут в дядину гардеробную. Подберите себе платье на первое время и ступайтев баню. От вас козлом пахнет. Ужас, во что вы превратились! Я тебя, мойкутенька, сама помою, никому не отдам. Да, сладенький? Да, лялечка? Плохо тебебыло без мамы Паши?

Про кутеньку и прочее она, конечно, уже не Даниле сказала, аМите.

Он, хоть и был сильно счастлив, но внутренне пригорюнился:снова сюсюкать.

Однако пролепетал со всей искренностью:

— Плёхо, мама Пася, отень плёхо.

* * *

Вытирая голого Митю полотенцем, Павлина всё охала:

— Одни ребрышки! Цыпленочек ощипанный! А волосики он тебезачем обстриг, изверг? Такие были славные, мяконькие, а теперь не длиннейкотячьей шерстки. Ну и сам, конечно, тоже хорош — седой, худой, страшный. Скольбыстро вы, мужчины, опускаетесь в отсутствие женщин! Хорош стал ДанилаЛарионович, нечего сказать, хуже, чем в лесу был. Увидишь — напугаешься. А ведьвидный кавалер.

В ожидании Митиного прибытия она накупила для него целыйсундук всякой одежды — жаль только по большей части обидной, младенческой.Взяла в руки батистовую рубашечку с кружевами, да так и застыла — задумалась очем-то. Лицо у Павлины сделалось тревожное, печальное.