враждебной магии я не почувствовал, но каждую секунду был готов защититься, или ударить первым. — Но переходите к сути дела. У меня нет времени на пустой треп. Я планирую успеть к похоронам. Если вы понимаете, о чем я.

— Увы, понимаю. — выдохнул Меньшиков. — К сожалению, сын успел претворить в жизнь свой план, пока я был занят поисками в очередной раз сбежавшей дочери. Поверьте, барон, я искренне соболезную всем пострадавшим. И понимаю, что мертвых не вернуть никакими словами.

— Есть такие слова. — перебил я его, не желая слушать эту формальную чепуху. — Приличные маги жизни их знают. Ну или знали когда-то, во всяком случае. Вы, значит, сейчас пытаетесь мне сказать, что во всем случившемся виноват ваш уже мертвый сын, а пока еще живой вы тут ну совсем не при чем. А вот ваша дочь, кажется, иного мнения.

Граф взмахом руки сотворил прямо из воздуха изящный бокал, тут же наполнившийся бордовым напитком. Неудивительно — за столько-то лет даже маг Смерти способен освоить кое-что из фокусов бытийников. Второй бокал, отправившийся ко мне, я сбил на лету слабеньким пустотным импульсом.

— Так вы знаете, где Мария? — вопросом на вопрос ответил старик. — Я очень заинтересован в этой информации. А что до того, кто виновен, а кто нет… Я не отрицаю, что упустил надлежащее воспитание Олега. И упустил давно. Позволил ему забить себе голову бреднями о возрождении великого рода Меншиковых. Да, именно Меншиковых. Мы ведь были князьями, барон. И уничижительного мягкого знака в нашей фамилии тогда не было!

Он хрипло рассмеялся.

— Но бросим эти споры о степени вины. — резко оборвал он смех. — Я вижу вашу силу. В столь юном возрасте сотворить Доспех Аспекта способны единицы. Впрочем, барон, я вижу и то, что способны видеть лишь воистину выдающиеся маги смерти.

Я нахмурился. Именно этого я от нашей беседы и ожидал. Ждал, когда он наконец приступит к главному. В конце концов, если бы он хотел лишь уладить межродовые отношения, послал бы дипломатов, а не являлся сам.

— И что же вы такого видите, граф? — задал я вопрос, не очень-то нуждающийся в ответе.

— Возраст вашей души. Точнее, лишь то, что она намного старше тела. Очень сильно старше. И я вижу на ней печать смерти. Но создавать одушевленную нежить невозможно, это аксиома некромантии. Да и вы — живой человек. Не просветите старика о природе этого феномена?

Я отрицательно качнул головой.

— Не просвещу. Для вас я могу лишь подтвердить очевидное. Настоящий Лихачёв мертв, а я намного старше этого тела. Я умер и вернулся к жизни по своей воле. На этом все. Вам ничего не даст это знание. По имперским законам род определяется кровью, а не эфемерными субстанциями, вроде души. На этом с вопросами обо мне покончено. Вас интересовало только это? Я уже могу продолжить вырезать ваш род, Ваше Сиятельство?

Собеседник лишь молча кивнул, принимая мои условия. Конечно, я не стал сразу бросаться в бой. Старика явно интересует перемирие. А мне куда важней обеспечить себе и своим людям достойное будущее, чем упиваться бестолковой местью. Пусть это будущее обеспечит мне Меньшиков. Из своего кармана.

Продолжение беседы не заставило себя долго ждать.

— Я ищу мира с вами, барон. Всю свою жизнь я стремился обрести для Меньшиковых спокойствия. Стабильности. Ну, думаю, вы знаете, к чему обычно стремятся адепты Смерти.

Я улыбнулся. Действительно, Смерть именно так влияет на психику человека. Делает его довольно инертным, неторопливым, тянущимся к покою и стабильности. Некроманты обычно полусонные флегматики, а не безумные злобные колдуны.

— А ваш сын, полагаю, хотел пустить неуемную энергию, данную ему Жизнью, в другое русло? И имел на будущее рода свои планы?

— Жизнь… Я терпеть не могу общаться с адептами этого Аспекта, барон. Сомневаюсь, что во всей империи вы найдете человека, который радовался бы редкости адептов Жизни больше, чем я. Вечно у них шило в известном месте. Вечно им не сидится, вечно больше всех надо! Несет куда-то… Думаю, Бог, если он есть, разгневался на меня, одарив моего первенца столь мощным даром Жизни. А я не сумел его обуздать. И это привело к катастрофе.

— И я все еще жду, когда вы попытаетесь загладить последствия этой катастрофы, граф. Терпение мое не безгранично. А трагедия вашего рода — обыденна, а потому мало меня волнует. К делу.

Старик поморщился. Мой подход явно его раздражает, а говорить о том, что именно он будет мне должен, если я пойду на мировую, он очень не хочет. Но выхода у него нет. Похоже, его собственная власть внутри рода утекает сквозь пальцы.

— Хорошо. К делу. Вы не хуже меня знаете, что, если уничтожите мой род, вам не достанется ни гроша. Все наше имущество как рода, не сумевшего защитить порядок на своей земле, перейдет к соседнему более высокому роду. К князьям Строгановым. Не к вам, барон.

Я кивнул. Уже в пути к имению я понял, почему именно наблюдатели от Строгановых не вмешались в мою расправу над Олегом. Сволочи задумали прирастить свои активы моими руками!

— Я же — продолжил собеседник. — Предлагаю вам другой вариант. Мы с вами подписываем официальный нейтралитет с запретом причинять прямой вред имуществу и людям друг друга. Подписав такую бумагу мы ставим на стражу нашего мира императорскую гвардию. Прочнее документа в Империи, пожалуй, нет. А за это я отдаю вам четверть наших активов. Любых. До четверти земель, людей, денежных запасов, ценных бумаг. Именно для того, чтобы обсудить конкретные репарации я и прибыл сюда лично.

Я крепко задумался. Да, жизни моих людей этим не вернуть. Но продолжение кровавой вражды непременно унесет еще немало жизней гражданских. А те, кто останутся живы, неизбежно обеднеют, а то и разорятся с гибелью одного из родов. Окажутся в кабале у Строгановых.

Усиление княжеского рода, господствующего сейчас в Пермской губернии, да еще с моей помощью, точно не в моих интересах.

А вот развитие моей новой земли, укрепление моих позиций среди местного дворянства, установление прочного мира, который позволит всем нам лучше подготовиться ко вторжению иномирных тварей — в моих.

Ведь твари не будут разбираться, из какого рода их потенциальная пища. Сожрут всех, если не быть готовыми. А уж такой бездны знаний о них, какая есть у меня, не имеет в этом веке никто, кроме моих старых