вы в опасности, – говорит нам Леду, – точка зрения, дающая дорогу страху, который просыпается из-за активизации цепей выживания или беспокойства за свою жизнь». Мы реагируем на хищников и защищаем себя от травм и патогенов. Но мы также распознаем угрозы, например, своему состоянию, которые, по сути, немного отличаются. Причина по-прежнему адаптивна, а вот последствия уже отдалены. Изначально статус означал приоритетный доступ к ресурсам в условиях конкуренции. Снижение статуса могло стать вопросом жизни и смерти, и оно посылало тревожные сигналы по всему телу. Болезнь, смерть и старение, особенно у самцов приматов, могли означать катастрофическую потерю силы и положения в иерархии. И сегодня перемены в нашем социальном статусе по-прежнему приводят к заметным изменениям уровня серотонина и андрогенов.

Сегодня людей с тревожными расстройствами лечат, воздействуя на миндалевидное тело – древний эмоциональный отдел мозга, – но лишь с частичным успехом. Причина такого внимания к миндалевидному телу кроется в том, что известны случаи, когда люди с повреждениями в этой области не могли выражать физической реакции на угрозы. Леду считает, что такое объяснение слишком упрощает происходящее. Есть и другие стороны функций мозга, которые мы только начинаем понимать. Известно, что работу миндалевидного тела регулирует вентромедиальная префронтальная кора головного мозга, усиливая или подавляя реакцию на угрозу при изменении ситуации. Неспособность этого механизма вмешаться в процесс может привести к неконтролируемым вспышкам гнева. После первых экспериментов с расщепленным мозгом Майкл Газзанига углубился в развитие своих теорий о том, что левое полушарие выступает в качестве интерпретатора, логически объясняя и оправдывая реакции после того, как они произошли. Газзанига вместе с коллегами пролил свет на значимость левого полушария, которое оказалось причастно к описанию единого опыта. Он назвал его «интерпретатором».

При проведении исследований существует тенденция искать основную причину того или иного поведения. Но все, что мы на данный момент обнаружили, должно предостеречь нас от упрощенных причин. Газзанига ясно показывает, что упрощенные объяснения работы мозга не способны охватить обширную матрицу обработки данных, которые составляют то, что мы понимаем как интеллектуальное поведение. Похоже, что большая часть когнитивных процессов человека проходит в определенном беспорядке, во время которого ряд внутренних систем и процессов, а также внешних воздействий сталкиваются между собой. Из-за этого сложно вывести однозначную теорию эволюции, поскольку некоторые из этих процессов будут обладать явными адаптивными свойствами. А другие могли просто попасть под общую гребенку, потому что многие наши качества по различным причинам были объединены. Таким образом, когда дело доходит до постановки простых целей, соотносимых с нашими качествами, мы оказываемся весьма ограниченными существами, но именно поэтому у нас и появляется такая поведенческая многогранность.

Динамическая взаимосвязь наших тел и наших идей – это критически важная черта человеческого опыта. В нашем сознании находится запутанный клубок реакций между эволюционировавшими импульсами, многовариантными стереотипами поведения, внешними факторами и воспоминаниями. Это проблема, с которой мы всегда сталкиваемся, пытаясь разобраться в себе. Какой смысл пытаться упорядочить вид, чей описательный ум является смесью поразительного понимания и столь же поразительного хаоса? Когда мы пытаемся свести свой вид до простого объяснения, мы обнаруживаем, что ясность то появляется, то исчезает, будто кто-то щелкает пультом по каналам.

Но признавая, что у людей есть внутренние реакции на угрозы, свойственные и большинству других форм жизни, мы можем видеть, что наша интерпретация риска, в сочетании с памятью и окружающей нас в реальном времени социальной средой, создает эксцентричные взаимоотношения с первоначальной угрозой. Наше сознание, бесконечно пытающееся найти себе логическое объяснение, должно что-то сделать с чувством опасности.

К сожалению, мы больше не признаем изначальные источники многих наших чувств и порывов. Наш социальный интеллект заслоняет их. Большинство из нас живет в обществе, которое убеждает нас, что быть человеком означает быть рациональной личностью, полностью контролирующей свои решения. Но при этом мы видим проблески альтернативной реальности в исследованиях того, как мы реагируем на угрозы. В психопатологии специалисты давно ассоциируют многие наиболее часто встречающиеся нарушения психики с подобием защитного механизма. Британский клинический психолог Пол Гилберт предположил, что паранойя соотносится с угрозой враждебного отношения других людей; ипохондрия и навязчивые расстройства – с повреждением тела или с контактом с чем-то травматичным. Социофобия связана с последствиями снижения статуса; страх разлуки – с потерей источника защиты или поддержки.

Несмотря на тот факт, что большинству из нас это предельно ясно, мы все еще предпочитаем отрицать, что мы – животные. Мы уверены, что наша культурная и интеллектуальная жизнь освободила нас от влияния сил природы. Но мы забываем на свой страх и риск, что то, как мы воспринимаем мир и друг друга, остается функцией социальной психологии приматов.

Вместе лучше

Переход к социальности у многих видов животных рассматривается как один из крупнейших этапов эволюции. Животные многих видов – от бабочек до бабуинов – могут собраться вместе, чтобы получить больший доступ к потенциальным партнерам и лучшим способам добывания пищи. Но жизнь группами в определенной степени объясняется также тем, что таким образом отдельные животные получают преимущество перед опасностями. Например, бегущее стадо зебр создает похожий на слепящую рябь эффект, который сбивает с толку хищника. Или стая птиц может снизить свою «зону опасности» в отсутствии места, где можно спрятаться.

Но эволюция не разворачивается как точная последовательность трудностей, которые преодолевают выжившие. Она опирается на группу структур и событий, из которых возникает то, что мы вряд ли можем прямо назвать успехом. Каждое эволюционное достижение уязвимо. Хотя социальным животным лучше всего держаться вместе, группы порождают новые проблемы и дилеммы. И одна из них – конкуренция. Кроме того, совместное проживание открывает паразитам, вирусам и бактериям фантастические возможности для размножения.

Когда в конце 2019 года в китайской провинции Ухань появился новый коронавирус, вызвав опасения о возможности еще одного инцидента, аналогичного SARS, эпидемиолог Марк Вулхаус сказал журналистам, что «никто не удивится, если новая вспышка случится в Китае или где-то в той части света». Причина в том, что Ухань – город с большой плотностью населения, где живет примерно одиннадцать миллионов человек. Вирусологи сразу же высказали предположение, что респираторный вирус передался людям от одного из многих животных, которых содержат на оптовом рынке морепродуктов в Китае, где и до этого было зарегистрировано большинство первых случаев. Подобная близость создает условия для зоонозных заболеваний. Какое животное ни возьми, плотность – один из путей передачи.

В таком случае неудивительно, что существует множество способов, с помощью которых живущие группами животные усиливают свою индивидуальную защиту. Новое понятие, называемое коллективным иммунитетом, было впервые введено в 2007 году эволюционным биологом