и я силюсь не заплакать. Сейчас поддержка нужна не мне, а Тёмке. Невольно шмыгаю носом, выражая сочувствие.

Когда Тёмке становится легче, Лёня дает ему салфетку, и тот вытирает глаза и смачно сморкается. Долго сворачивает салфетку как можно аккуратнее, потом кидает в мусорку, и она попадает внутрь.

Мы наблюдаем за пустующими путями, с которых только что ушел поезд. Без Тёмки.

– Жаль, деньги за билет уже не вернешь, – говорит Лёнька.

– А не было никакого билета, – отвечает Тёмка.

– Так ты не собирался никуда уезжать?

– Я не знаю…

Лёнька начинает улыбаться и вдруг, взлохматив кудри друга, прижимает его к себе, утыкаясь щекой в его голову.

– Ну и напугал же ты нас! Больше никогда так не делай.

Тёмка вяло тянет улыбку, но она получается кислой из-за опущенных уголков губ. Обычный Тёмка уже бы громко возмущался, что Лёнька испортил ему прическу, что он не хочет с ним обниматься и что лучше обниматься будет с девчонкой. Странно видеть его таким подавленным и тихим.

– Тём, прости, что не заметил, как тебе плохо, – слова даются нелегко, будто говорю не со старым другом, а с кем-то новым. – Я слишком увлекся Зорей…

– Да еще бы ты ей не увлекся, – бурчит Тёмка, но не обиженно, а ворчливо. – Береги ее, Берёза. Не каждая девочка готова мне отказать!

– О-о, узнаю Коршуна, – начинаю дразниться и улыбаться.

У нас с ним лесные фамилии. Я Берёзин, а Тёмку все зовут Коршуном, хотя на самом деле его фамилия Ко́рсун. И только Лёнька отделился от нашего дуэта. Он Новиков.

– Спасибо, ребята, – негромко говорит Тёмка. – И простите, что заставил волноваться. Сам не знаю, че психанул? Невыносимо было. Хотелось кричать. Еще с Русланом обсуждал, каково это жить с одним родителем. Сказал, ничего хорошего.

– Ну, у него маленькая сестра и больная мама. У тебя такого нет.

– Да, у меня старшая, заноза в заднице, и мама, которая только и делает, что с отцом ругается. Я все не мог дождаться лета, когда мы наконец уедем. Только выдохнул, думал, к осени все наладится, она мне сообщение про развод прислала.

– Тёмыч, давай устроим братский день? – предлагаю я.

– Хорошая идея, – кивает Лёнька.

– Что бы ты хотел сделать?

– Сегодня? Ничего. Просто лежать в кровати и пялиться в потолок.

– Так чего же мы ждем? – я встаю, беря его за руку, и тяну за собой. Тёмка устало смотрит на меня. – Пойдем скорее. Иначе кровать без тебя не справится.

Он нехотя поднимается и тянется за вещами. Их перехватывает Лёнька.

– Иди, я понесу, – говорит он.

Тёмка кивает, и всю дорогу до дома идет, погруженный в свои мысли.

* * *

Мы лежим втроем каждый в своей кровати и молчим. Тёмка впервые так глубоко раскрыл свои чувства, и теперь я боюсь лишний раз их ранить. Но и молчать все время тоже нельзя. Поэтому мы с Лёнькой начинаем действовать, словно сговорившись. Сначала Лёнька уходит за продуктами, потом я роюсь в бабушкиных закромах чаев и настоек.

– Зинаида Семеновна, я блины испеку, а после ужина все помою, – говорит Лёня.

– О, Лёнечка, можешь не переживать! Ты нас накормишь, а я все уберу.

– Нет-нет, я кухню испачкаю, мне и убираться, – шутливо отвечает Лёнька.

Иногда мне кажется, что он старше нас с Тёмкой на пару десятков лет. Головой точно, даже если тело все еще подростковое.

– Бабуль, а помнишь у тебя проблемы со сном были, – спрашиваю я. – Можешь сказать, какие травы пила?

– Могу, конечно, а что? Плохо спится?

– Тёма нервничает, хочу помочь ему успокоиться, – сообщаю негромко.

Бабуля подходит ближе и, протянув руку рядом со мной, ловко извлекает пакетики-пирамиды с засушенными цветами.

– Вот, ромашковый чай завари. Расслабляет, – советует бабушка. – Только убедись, что у Тёмочки нет аллергии.

– Я думал, что на траву ее не бывает.

– Ой, Сенечка, на что только сейчас у людей не бывает аллергии!

Пока Лёнька возится с тестом и печет блины, надев бабушкин розовый фартук, я возвращаюсь в комнату. Поднимаюсь по лестнице к койке Тёмки и смотрю на него. Он, как и говорил, лежит и смотрит в потолок.

– Тём.

– А?

– Хочешь еще поговорить? – забираюсь на его кровать и нагло сажусь спиной к его ногам, вытянув свои к краю.

– О чем?

– О своих чувствах и разводе родителей.

– Не особо.

– Почему?

– Не хочу снова реветь. И так расплакался перед вами двумя, как позорник.

– Все люди плачут.

– Нет, все бабы плачут, а я не баба.

– Тём, плачут все, кому больно. И не зови женщин бабами.

– Почему? – Тёмка вперивает в меня колючий взгляд.

– Ну вот Зоря, например, какая же она баба?

– Не доросла еще, – усмехается Тёмка.

Вот ведь вредина.

– Тём, я тоже в тот раз плакал.

– Ты? – он удивленно вскидывает брови. – А ты-то че плакал?

– Потому что ты меня задел.

– Я? Как это?

– Когда давил на меня из-за того, что я пошел с Зорей.

Тёмка сужает глаза, но ничего не говорит, давая мне высказаться.

– Я боялся рассказать тебе о своих чувствах к Зоре, потому что ты сказал, что я не дорос. И опасался, что ты начнешь надо мной смеяться.

– Я же всегда над вами двумя угараю, – замечает Тёмка.

– Мне было неприятно. У меня впервые… бабочки в животе, – прикладываю ладонь к животу. Становится спокойнее. – Когда я вижу Зорю, не могу думать ни о ком другом. Она, как звезда в небе, что сияет ярче остальных. И я вижу только ее. Понимаешь?

– Понимаю…

Я поворачиваюсь к Тёмке и смотрю на него в недоумении. Я спросил, не подумав, но откуда он может знать? Он что, тоже в Зорю влюблен?!

Заметив мой взгляд, он негромко смеется.

– Да забей, не нужна мне твоя Зорька. Вы хоть целовались уже?

Начинаю краснеть и зажиматься. Почему-то не хочется рассказывать обо всем даже лучшим друзьям. Будто наши отношения с Зорей – это такая тайна, которую другим пока открывать не стоит.

– Не скажу.

– Вот как? – Тёмка садится, грозно глядя на меня почти впритык. – А я вот собирался тебе каждую мелочь расписать после своего первого поцелуя!