подумал, что он хочет нас ограбить, так что выскочил и врезал ему по морде, поцарапав кулак о его зубы. Пострадала та же рука, которую я повредил в «Соледаде» в драке с другим зэком. Он был стукачом и как-то скорчил мне рожу, когда я проходил мимо комнаты допросов, где его держали. Не раздумывая, я выбросил вперед левую руку и разбил толстое стекло, за которым он кривлялся. Вытащив руку сквозь осколки, я увидел в кровавом месиве собственные кости.

Когда я ударил того мужика в Голливуде, старая травма снова напомнила о себе. Крови из меня натекло, как из свиньи. В больничке меня подшили, хотя мне показалось странным, что они так быстро справились с раной. На следующий день я проснулся от адской боли. Левая рука раздулась, как воздушный шарик, от кончиков пальцев до плеча, так что мне пришлось вернуться в больницу. Рана воспалилась и выглядела крайне хреново. В больничке мне просто зашили кожу вместе со всеми бактериями, которые жили во рту того стремного чувака.

Увидев, как распухла моя рука, врачи тут же направили меня в отделение интенсивной терапии и обкололи антибиотиками. Лучше не стало, поэтому меня перевезли в инфекционную больницу. Моя жизнь снова оказалась в руках Господа. Периодически меня отключали с помощью наркоза и каким-то образом чистили мне кости, чтобы остановить распространение инфекции. Спустя три недели ничего не изменилось, и мне назначили нового хирурга.

– Надеюсь, мы сохраним вам руку, – сказал он, увидев мои татуировки. – Не хотелось бы прощаться с такими татушками.

– Делайте, что можете, док, – ответил я.

После операции я старался не смотреть на свою руку. Я чувствовал, что она есть, но знал, что даже у ампутиков бывают фантомные боли. Мне было страшно.

Дядя Гилберт и его друг Фьюри приехали меня навестить. Гилберт впервые за последние несколько лет был на воле и не употреблял. Я убедил его работать с нами и начать реабилитацию. Я очень за него переживал, но пока он неплохо справлялся. А вот его сын, Гилберт-младший, все так же тусил с какой-то бандой и пускался во все тяжкие.

– Не волнуйся, – улыбнулся дядя Гилберт, войдя в мою палату. – Когда вернешься за решетку, договоримся, чтобы в гандболе тебе подавали пас на правую руку.

Они с Фьюри заржали, как кони. Мне было не смешно, но я расслабился. Все-таки левую руку мне спасли, а значит, все будет хорошо.

Отвалявшись, я попросил врачей о выписке. Отпускать меня не хотели, но оставаться в больнице дольше я уже не мог – Диана только что родила мальчика. Сына мы назвали Дэнни. У меня до сих пор хранится фотография, на которой я с забинтованной рукой держу малыша.

Я стал отцом и был абсолютно счастлив. Когда я впервые взял малыша Дэнни на руки, то сразу почувствовал себя батей. Я понял, что вот она – моя ответственность до конца жизни. У меня появилась причина жить дальше – маленький человек, который зависит от меня целиком и полностью.

Хреново это признавать, но я чувствовал, что мои первые мгновения с сыном стали бы еще трогательнее, если бы Дианы не было рядом. Знаю, это ужасно, и все же я нутром чуял, что у нас с ребенком впереди свое путешествие, одно на двоих. Я больше не боялся будущего. Благодаря малышу Дэнни роль отца далась мне легко.

Глава 15. Ссора с Гилбертом, 1982

Гилберт недолго оставался чистым. До меня дошли слухи, что он снова начал употреблять, а я прекрасно знал своего дядю. Если он снова подсел, значит, и барыжить начал.

Я предупреждал Гилберта, что он больше не сможет работать в реабилитационном центре, если начнет долбить наркоту.

– Тебе придется уйти, старичок, – сообщил я ему, когда мы встретились в Реседе.

– За что это?

– Ты на наркоте.

Он аж вскинулся.

– Нет, это неправда! Да и кого это волнует?

– Пациентам опасно находиться рядом с тобой. Тебе придется уйти.

Его лицо стало безумным, в руке откуда-то появился нож. Он не понимал, что творит.

– Зарежешь меня, мудак? – спросил я. – Меня?

– Ублюдок, да я нюхал кокс, когда ты еще под стол пешком ходил.

– Пошел ты. Зарежешь меня, и я все равно до тебя доберусь. Лучше сразу засунь этот нож себе в задницу.

Тут Гилберт взглянул на свои руки так, словно видел их впервые.

– Я не хотел, Дэнни! Не знаю, как так вышло. Это случайность!

Никогда не видел его таким испуганным. Я схватил его в охапку и прижал к себе.

– Я люблю тебя, Гилберт. Если тебе нужна помощь, то мы можем помочь. Не отказывайся.

– Я уйду, Дэнни, – он не мог смотреть мне в глаза. – Мне надо валить.

– Останься, – взмолился я. – Мы поможем тебе.

Гилберт был и оставался единственным моим героем. Если бы он не взял меня под свое крыло, когда я был совсем мелким, я бы превратился в клубок одиночества и депрессии и однажды сдох бы от передоза.

Чем бы Гилберт ни занимался, он всегда находил время для меня. Я нуждался во внимании, как в воздухе. Рядом с ним я чувствовал себя всесильным. Когда я попал в передрягу в «Фолсоме» и отправился в карцер, Гилберт сказал:

– Дэнни, они могут избивать нас кулаками и дубинками, но сожрать все равно не смогут.

Эти слова глубоко засели во мне. Пусть мы и проигрывали время от времени, но никогда не сдавались.

Я так сильно любил Гилберта, что всеми правдами и неправдами хотел удержать его на плаву. Я знал, что это возможно, я вытаскивал со дна наркоманов и похлеще. Гилберту оставалось только принять мою помощь.

Но он не смог.

– Мне надо валить.

Ему было так стыдно, что он отказался от помощи. Он считал себя смертельно больным пациентом, которого уже не спасти.

Когда он ушел, я заперся в туалете и сделал несколько глубоких вздохов. Я не знал, что делать – заплакать или обосраться. Я никогда ничего подобного не испытывал. Мы с Гилбертом никогда до этого не ссорились. С самого детства он был моей путеводной звездой. Мы редко разлучались, когда я был ребенком: вместе боксировали, рыбачили, курили травку. Я был мальчиком, который нуждался в отцовской фигуре, и Гилберт стал ею ради меня.

А теперь он слился. Мы прикрывали спины друг друга так долго, но теперь наши дорожки разошлись. Я все еще искренне его любил, но не мог тягаться с его зависимостью.

Через неделю Гилберт совершил очередное преступление и вернулся в «Фолсом».