Не хлопали, кивали головой, вздыхали. Вспыхивала медь оркестра. Вслед за Плотниковым говорил усатый поисковик:

– Мы нашли останки офицера. На нем были истлевшие погоны и портупея. Костяными пальцами он сжимал револьвер, в барабане еще оставалось два патрона, когда его сразила пуля. Теперь этот офицер здесь, среди нас. Мы нашли два скелета, немецкий и русский. При них были ножи, русский нож был среди костей немца, а немецкий нож среди ребер русского. Они погибли в рукопашной. Теперь этот безвестный солдат среди нас. Мы нашли в лесу советский броневичок. В нем останки водителя. Сквозь его скелет проросло дерево. Может, его душа превратилась в дерево? Теперь этот водитель среди нас.

Поисковика сменила глава района Евгения Смолкина в черном строгом костюме:

– Здесь, в наших лесах и полях, мы находим много советских винтовок и касок, подбитых машин и танков. Мы решили собрать этот металл, отдать в переплав и отлить из него фигуру солдата. Поставить здесь, у этой братской могилы.

Плотников испытывал благоговение, винился перед ними, исповедовался в грехах и недобрых умыслах. Видел, как отец Виктор машет кадилом, развешивает струйки синего дыма. Что-то протяжно, неразборчиво выговаривает, передвигается среди гробов. Последовала команда. Поисковики по двое подходили, поднимали гробы на плечи, несли к могиле, выстраивались на краю. Десантники воздели автоматы, готовясь к салюту. Оркестранты прижали губы к трубам, развели в стороны тарелки, собираясь ударить.

На трассе, истошно сигналя, возник грузовичок. В кузове, на деревянной перекладине, были подвешены три свиных туши. На головах у них были пилотки со звездочками. Красовались золотые погоны. Свисали офицерские полевые сумки. Были пришпилены боевые ордена и медали. Кузов трясся, туши раскачивались, страшно кровенели стянутые проволокой рубцы. Среди туш танцевал, корчил рожи пьяный Семка Лебедь, выкрикивал сквернословия.

Грузовичок промчался. На трассе возник длинный, черного цвета, с открытым верхом «хорьх» времен фашистских парадов. В машине, подражая фюреру, прикрывая ладонями пах, стоял Головинский. Приветствовал взмахом толпу. Рядом с ним Беркович играл на саксофоне арийский военный марш. Обе машины пронеслись, исчезая на трассе. Плотникову казалось, он слышит, как бьются кости в гробах и оттуда раздаются рыдания.

Отец Виктор служил литию у раскрытого рва с красными младенческими гробами. В них покоился прах пропавших в войну и теперь обретенных воинов. Его богослужение было наполнено мучительной и сладостной верой в то, что в одном из этих гробов, похожих на шкатулки, находится прах его отца. Отец погиб в бою среди этих перелесков и топей, когда навстречу стремящимся к Москве немецким дивизиям была брошена часть, сформированная из студентов, аспирантов, молодых профессоров. И вся полегла под гусеницами танков. Отец был где-то здесь, среди синих дубрав. Его дух бродил по цветущим холмам, красным от иван-чая. Его прозрачная тень витала под раскаленными зимними звездами, среди осенних листопадов и весенних розовых зорь. И теперь, у мемориала, глядя на красные брусочки гробов, отец Виктор тайно и робко надеялся, что служит литию по отцу. Прах офицера с последними двумя патронами в нагане, или боец, убитый в рукопашной, с ножом в костяном кулаке, или водитель броневика, сквозь которого проросло лесное дерево, – кто-нибудь из них и есть его отец. Лития была поздним отпеванием пропавшего без вести отца.

Когда на дороге возник чудовищный грузовик со свиными тушами, когда уродливый пьяница кричал и кривлялся, раскачивая туши, и на мертвых свиньях вспыхивали ордена и золотые погоны, когда следом прокатил узкий, черный, как змея, лимузин времен фашистских парадов и какой-то трубач играл походный марш дивизий, что шли на Москву, – отец Виктор пережил мгновение ужаса. Ему показалось, что страшная война продолжается, беспощадный враг наступает и отец, рыдая в гробу, требует отмщения.

Окруженный кадильным дымом, он смотрел на розовощеких десантников и думал, что им предстоит схватиться с этим врагом. На развалинах Донбасса, или в каменных холмах Сирии, или в знойных оазисах Средней Азии. Им придется продолжить ту отцовскую войну, в которой не случилось победы.

И снова русская армия будет лить кровь, вдовы будут рыдать, из горячего пепла сожженных деревень встанут скелеты печных труб. России вновь грозит истребление. Зло, запечатанное огненными сургучами семьдесят лет назад, сломало печати и вырвалось на просторы России. И он, деревенский поп, своими молитвами, слезами и упованиями должен вновь запечатать зло.

Он получил захудалый приход с обветшалой церковью. Служил литургии в безлюдном храме. Молился на иконы Спасителя, Богородицы, Николая Угодника. А также на образа героев и мучеников Великой войны, среди которых в алтаре была икона с изображением отца – офицера с лейтенантскими кубиками, над которым мчался златоглавый Георгий. Это воинство красных святых вновь пойдет в наступление, запечатает зло.

Вернувшись с погребения, отец Виктор приступил к духовной брани. Отказал себе даже в минутном отдыхе. Не прилег на утлую кровать. Занялся выпечкой просфор, готовясь к ночной литургии.

Квашня была накрыта клеенкой. Нежный, сладкий аромат восходящего теста разносился по утлому дому. Отец Виктор вывалил тягучий, желтоватый ком на гладкую доску. Мял, сворачивал, раскатывал и снова сминал, передавая тесту свое тепло, свои силы, свою молитвенную волю. Чувствовал телесную нежность пшеничной мякоти, которая взрастала под его ладонями.

Отдыхал, утомившись, глядя, как в оконце гаснет день и к дому подбираются тени близкого леса. Сегодня он не ждал прихожан. Никто не звал его совершать требы. Никто не заказывал панихид и не готовился к венчанию. Выпечка просфор была для него священным действом, во время которого он повествовал Господу о своих страхах, о грозящей России беде, прося защиты. Прикосновениями к пшеничной плоти он заряжал ее своими мольбами. Во время литургии тесто, наполненное его откровениями, превратится в тело Господне, и откровения соединятся с Господом.

Теперь, стремясь запечатать зло, он отводил от России нацеленные на нее снаряды и пули. Отгонял от ее берегов авианосцы и подводные лодки. Занавешивал Покровом Богородицы небо, делая Россию невидимой для самолетов, ракет и космических спутников.

Передохнув, отец Виктор вновь вывалил куль теста на доску. Стал мять, комкать, раскатывать, слыша тихий, созревающий в тесте жар. Подрясник был в муке, к пальцам пристала тягучая мякоть. Он испытывал к тесту нежность, словно к новорожденному ребенку. Вдыхал в него свое покаяние. Верил в целомудренную силу пшеницы, способную запечатать зло.

Он отводил от России вихри ненависти, которые неслись из мира. Отбивал клевету, поношение, лукавые посулы и тонкие яды, которыми туманился ум легковерного народа. И тот отрекался от Родины, начинал ее ненавидеть. Призывал врага, открывая ему ворота. Он запрещал волшебству и чарам изливаться из уст злых проповедников и колдунов, ставил на их пути молитвенную неодолимую стену.

Тесто в квашне круглилось, дышало. Напоминало живот беременной женщины, в котором созревало дитя. Оплодотворенное его слезной любовью и нежностью, чрево готовилось к родам.