Очень, очень глубокий минус.

Снаружи, видимо, стоят морозы, потому что от окна веет жутким холодом, несмотря на то что я уже давно заложил все щели оставшимися вещами. Зверь, однако, вспомнил, что к нему прилагались ультрафиолетовые лампы. Я достал их, стер пыль и подключил. От холода они особо не спасают, скорее заставляют кожу еще больше зудеть, и я постоянно испытываю соблазн почесаться. Животное уже не шевелится. Мы лежим на матрасе, оно бездвижно покоится у меня на груди, лампы над нами горят на всю мощь.

– Этот матрас – наша могила, – говорю я. – Холодная могила.

И только процессор, бодро жужжа, продолжает тянуть на себе заледенелый Мир ◯.

В коридоре что-то происходит. Вдали слышен звук редких проезжающих машин. Голоса праздношатающихся скандируют «Ад! Ад! Ад!» из одной песни, где ад как раз таки был ледяным. Меня мучают голод и жажда, я чувствую невероятную слабость.

– Вот он, этот миг, – решительно заявляю я, собираю остатки воли в кулак, снимаю окоченелое животное с груди и сажаю на пол. Вот он, этот миг, в который они одержали надо мной победу.

При каждом шаге, что я делаю в сторону двери, скрипят суставы, словно собственное тело меня не пускает.

В гостиной звучит виолончельный концерт Гайдна, кто-то весело мычит в такт музыке, праздничное освещение заметно даже из коридора. Пахнет жареными гренками и пчелиным воском. Родители, Анна-Мари и пришедший с ней молодой человек как раз только что сели ужинать. Оскар подкрасил волосы. Сестра протягивает под столом руку и сжимает ладонь парня. Это Килиан – его отец занимается правовыми вопросами частной практики отца. Теперь он занял его место за столом. На шее у него нить одинаковых мелких ракушек, черты лица для его возраста довольно ярко выражены. Карола передает по кругу хлеб, каждый берет себе ломоть. На стол водружен тостер в форме летающей тарелки, стоят тарелки с мясной и сырной нарезками, маленькие мисочки с артишоками, оливками и острыми перчиками. Позади семьи, потрескивая, горит огонь в камине. Вечер еще только начинается, но уже стемнело. У стены стоит богато украшенная резьбой консоль. На ней – рождественский венок; горят две свечи из четырех. Как только Тиль делает шаг через порог, все тут же замолкают.

Видок у него необнадеживающий. Под глазами, которые он то и дело потирает кулаком, темные круги. Под кожей проступают голубые прожилки, некоторые места воспалены, покраснения выступают вперед и напоминают волдыри от ожогов. На нем плавки и толстый шерстяной свитер. На шее темноватое пятно, похожее на засос. Ноги обмотаны какими-то тряпками, словно он только что вернулся из экспедиции на Северный полюс. Волосы отросли, ногти обкусаны. Он давно не брился.

Склонив голову набок, Карола оглядывает сына с ног до головы.

– Ну и где твои штаны?

Тиль прокашливается, по горлу устремляется мокрота, он сглатывает.

– Вы убили его! – Голос звучит крайне сипло и скрипит, как несмазанная цепь.

Мать переводит взгляд на Оскара. Анна-Мари закатывает глаза.

– Присядь сперва, – указывает отец на стул, который обычно бывает приготовлен для гостей. – Отдохни немного.

Ни слова не говоря, Тиль с заметным трудом усаживается на предложенное место напротив Килиана. Тот не сводит глаз с бутерброда на тарелке.

– Ты наверняка голоден, – произносит мать. Оскар встает и направляется в кухню.

Тиль кивает, его взгляд при этом ищет что-то в глубине комнаты и останавливается на столике.

– Консоль новая, – говорит Карола. – Мексиканский кедр. Единственное, что осталось после выставки. Твоя идея с Карибским морем была просто супер, дорогуша!

Парень бросает на нее короткий взгляд, после чего принимается безвольно разглядывать стол перед собой.

– Видишь, Тиль? Мы ее украсили. Положили рождественский венок. Подумали, что и у нас тоже разок может быть венок.

Он с удивлением смотрит ей в глаза.

– Как у Рейхертов. Как тебе всегда и хотелось.

Возвращается Оскар с посудой и приборами в руках. Тиль кладет себе сыра, колбасы и пару редисок. Отец пододвигает ему масло, Карола заряжает в тостер два куска хлеба. Килиан по-прежнему пялится на него так, словно увидел привидение. Прежде чем приступить к еде, все протягивают друг другу руки; Килиан не сразу понимает, что от него требуется, но после некоторого раздумья замыкает круг, и все хором желают приятного аппетита.

– Тебе чего-нибудь налить? – у Каролы в руках бутылка вина. Тиль кивает. Она наливает ему бокал до половины.

Он глотает вино, словно воду. Все поднимают бокалы и пьют за здоровье.

Анна-Мари все это время смущенно улыбается. Отец, намазав хлеб печеночным паштетом, режет его на квадратные канапе; мать сворачивает лист салата; сестра ложкой выуживает из мисочки три оливки, которые долго катаются по тарелке, пока наконец не замирают в середине. Из тостера выстреливает поджаренный хлеб, механический голос взвизгивает: «Вторжение! Вторжение! Вторжение!»

– Смешной такой, – говорит Карола.

– Да, и правда, – не успели они и глазом моргнуть, как Тиль уже намазал бутерброды и принялся жевать.

– Так кого убили? – Килиан единственный из всех еще не проглотил ни куска. Анна-Мари бросает на него злобный взгляд и пинает его в бок.

– Никого, – тихо и успокаивающе произносит мать.

Тиль окунает редиску в хрен и обгрызает ее с громким хрустом.

– Вы отключили ему отопление, – берется он за вторую. – Он замерз.

– Кто замерз? – Переспрашивает Килиан и тут же получает пендель.

– Никто не замерз, – перебивает Карола, – это все фантазии.

– Правда?

– Да, это все фантазии.

– Ну хорошо, – Тиль, промокнув салфеткой испачканные хреном губы, с трудом встает, словно части его тела весят по меньшей мере тонну каждая, и под пристальными взглядами окружающих медленно уходит к себе. Возвращается с коробкой в руках, из которой свешиваются голова и передние лапы игуаны, и грохает ее об стол так, что чуть не опрокидывает бокалы.

Первой внутрь заглядывает Карола.

– И это все, что ты можешь предъявить нам после долгих и мучительных баталий? Вот это вот страшилище?!

Анна-Мари натягивает на нос футболку. Из-за спины раздается голос ее парня:

– Выглядит и впрямь дохло. Кто это был?

– Да никто, – сообщает Карола, расхаживая взад-вперед перед камином. – По крайней мере, ничего выдающегося он из себя не представлял.

Взгляд Тиля остекленел. Он делает несколько глубоких вдохов, чтобы не расплакаться.

– А ну-ка пропустите меня, – Оскар отодвигает в сторону дочь и ее приятеля, пробирается к коробке и опускает в нее руку.