– Ну, если это так важно для тебя… полагаю, я мог бы взять урок.

Всю следующую неделю я пыталась понять, насколько это важно. До меня дошло, почему Рон не преисполнился энтузиазмом: ему потребовался бы не один год занятий, чтобы уловить порывистый дух танца, достичь того уровня мастерства, который приносил бы мне как партнерше то удовольствие и ощущения, о которых я грезила.

Спустя несколько дней в фитнес-клубе я услышала совсем другую музыку и заметила двух женщин, отрабатывавших танцевальные па. Я остановилась посмотреть, гадая, получится ли у меня скопировать их движения. Они казались сложными, но красивыми.

– Приходите заниматься с нами в следующий вторник, – предложила мне одна из женщин, тепло улыбаясь. – Мы танцуем самые разные танцы, от классических до современных. Я вас научу.

Так что спустя четыре дня, вместо того чтобы старательно вышагивать две мили на беговой дорожке, я встала за спиной Пэт и принялась наступать самой себе на пятки, пропускать повороты и терять равновесие. Под конец часа мое лицо стало пунцовым от смущения и напряжения.

Но Пэт меня утешила:

– У вас прекрасно получается. Приходите снова в следующий вторник.

Эти уроки были веселыми и энергичными, каждый вторник Пэт удавалось нас удивить новыми интересными направлениями и стилями. Постепенно я вошла во вкус. Я научилась отличать Bounce от Booty Shake и не стеснялась танцевать их даже при зрителях. Члены фитнес-клуба то и дело заглядывали в зал посмотреть на нас, но, когда Пэт приглашала их присоединиться, всегда отбивались: «это слишком трудно» или «я не умею танцевать». От этого я еще больше гордилась своей решимостью пробовать новое. Движения давались все легче, и я думала о том, что обязательно найду какое-то направление танца, который мы с Роном сможем разучивать вместе.

После шестого урока я сказала Рону:

– Тебе надо прийти в клуб и присоединиться к нам. Это так здорово!

– Что ж, ладно – если для тебя это важно, – ответил он.

Я сжала губы, чтобы ненароком не выдать раздражение. Почему я должна снова и снова повторять ему, чего я хочу? Почему Рон не может просто улыбнуться, обнять меня и закружить прямо в гостиной?

Всю следующую неделю я снова спрашивала себя: «Насколько это важно?» Но не могла найти конкретного ответа.

На следующем уроке мы начали разучивать движения твиста, и вскоре весь мир для меня исчез. Остались только я и музыка. Вот тогда-то я наконец поняла: мне нужно принять на себя ответственность за свои танцевальные фантазии. Пэт показала мне путь. Пока мы кружились, считая шаги, я представляла себя на танцевальной площадке, в своих обычных джинсах, футболке и теннисных туфлях, радостно отплясывающей среди лучащихся улыбками незнакомцев, двигающихся в унисон. Я больше не жаждала, чтобы мой партнер по жизни стал для меня партнером и по танцам. Мне было достаточно самой себя.

Когда в автокатастрофе погиб мой муж – всего через пару месяцев после того, как скончался от рака отец, – мой начальник проявил небывалую доброту и сказал, что я могу отдыхать столько, сколько мне нужно. Нет никакой спешки; моя работа подождет до того момента, когда я буду готова. Но после месячного отпуска я вернулась к привычному распорядку, чтобы иметь причину выходить из дома и возвращаться в общество людей.

Клиника хиропрактики, где я работала, была небольшой. Мы хорошо знали своих пациентов, а они знали нас. Когда умер мой отец, многие были в курсе и выражали свои соболезнования. Они также узнали и о моей последней утрате, и я крепилась, собирая крохи мужества, чтобы вернуться на работу и снова встречать эти взгляды, полные жалости или отводимые в сторону, сочувственные объятия и утешения. Я мысленно готовила себя ко всему этому, чтобы не терять самообладания во время рабочей смены – и одновременно не лишиться рассудка.

Так я и сидела за столом администратора, с неестественной неподвижной улыбкой, приклеенной к лицу, принимая добрые слова и объятия и игнорируя тех, кто прятал взгляд.

Но ничто не могло подготовить меня к тому, что случилось в середине смены. Вошла одна из пациенток и разразилась слезами при виде меня. Сгорбившись, она еле выдавила из себя слова:

– Это ужасно! Мой муж умер шестнадцать лет назад. И легче не становится. Только хуже.

Моя доброжелательная улыбка увяла. Слезы, которые я удерживала весь день, готовы были вот-вот прорвать выстроенную мною плотину.

– Прошу прощения, я на минуту, – я сумела вымолвить эти слова и каким-то образом преодолеть два метра пути до туалета, прежде чем плотину прорвало. Я сползла на пол, неудержимо рыдая.

Одна отважная коллега пришла вслед за мной в туалет и обнимала, пока я всхлипывала. Никогда не забуду ее доброту и мужество – их, должно быть, потребовалось немало, чтобы последовать за мной в бездну моей тьмы. А еще никогда не забуду намерение, которое сформировалось у меня в этот момент: Я никогда не сделаю так, чтобы человек, переживающий скорбь, ощутил ее еще острее. Наоборот, я буду доказательством того, что жизнь может наладиться.

Конечно же, я понятия не имела, к чему меня обяжет это намерение или насколько мне будет трудно. Но, как ни странно, всякий раз, как мне хотелось отказаться от него, кто-нибудь говорил: «Знаешь, я не понимаю, как ты с этим справляешься! Будь я на твоем месте, я бы просто легла и умерла». Или: «Всякий раз, как в моей жизни все идет вкривь и вкось, я просто думаю о тебе и понимаю, что могло быть и хуже». Моя внешняя реакция всегда представляла собой намек на улыбку и короткий кивок. А внутренней была мысль: «Я вам покажу. Когда-нибудь вы захотите оказаться на моем месте».

И я продолжала путь. Я начала совершать поступки, от которых годами открещивалась словами «я не могу». Какие-то из них было младенческими шажочками. Другие – гигантскими скачками. Например, пробежать марафон. Или пойти на кулинарные курсы сыроедения, которое все считали самой что ни на есть странной странностью. Я проходила программы детоксикации, медитировала, вела дневник и сменила место жительства, когда оставаться в доме, который я купила вместе со своим покойным мужем, стало невыносимо.

«Ты уже пришла в себя? К этому времени ты уже должна была оправиться», – говорили мне люди спустя год, два, три. Нет, я не «оправилась». И никогда не оправлюсь. Но я не стану использовать свою боль как костыль. Я была полна решимости преобразовать ее в нечто прекрасное, способное ярко воссиять.

Слезы продолжали приходить то реже, то чаще, то снова реже. Когда я уже думала, что вывернулась из цепкой хватки скорби, она похлопывала меня по плечу: «Эй, не забывай обо мне. Я все еще здесь».