Болезнь такая сука. Она забирает любимое существо.

Но не любовь.

* * *

Несмотря на таблетки, Хлоя спала плохо. Сон урывками, кошмары, которые смешивались с тяжелым бредом. С ожесточенными боями против армий кровожадных демонов. Но никакие бои не изгонят ее привычное наваждение. В начале и в конце ночи, словно открывая и закрывая скобку.

Жуткий вопль, тело летит в пустоту и разбивается у ее ног…

– Хорошо спала? – заботливо спросила Матильда.

Хлоя улыбнулась; странное ощущение завтракать в компании матери.

– Как дитя! – соврала она.

– Здесь тихо. По крайней мере, никто тебя не побеспокоит. Сможешь отдохнуть.

Это точно, гарантированная глухомань.

Ни автострады, ни скоростного шоссе, ни дорожного движения.

Ни бумаг, которые надо рассмотреть, ни телефонных звонков, которые необходимо сделать, ни мейлов, которые надо рассортировать.

Ни бешеной гонки с утра до вечера.

Птичье пенье, шум воды или ветра. У Хлои такое чувство, будто она укрылась в монастыре. Не так уж неприятно, между прочим. При условии, что ее вынужденный реабилитационный курс продлится не больше недели. Если дольше, она спятит. Натурально спятит.

– Я пригласила на вечер твою сестру с Арманом.

– Я думала зайти к ним повидаться, – поспешила вставить Хлоя. – Но ты хорошо сделала.

– А Лиза, хочешь, пойдем ее навестим? Ты не так часто здесь бываешь…

Рука Хлои сжала чашку.

– Лучше я схожу одна.

Матильда ни в чем ее не упрекнула, как всегда. Только добавила: Ей будет приятно.

Хлоя прекрасно знала, что нет. Тут и речи быть не может о приятности. Ни для нее, ни для Лизы.

Только мучение, долг, который она на себя взвалила. Наказание.

Постоянно наказывать себя. В конце концов, это ее вина. Пусть даже никто никогда ей этого не говорил.

Без сомнения, потому что она никому никогда не говорила.

– Бертран приедет за мной в пятницу, – объявила Хлоя, чтобы сменить тему.

Увидела, как в глазах матери вспыхнула улыбка.

– Вот мы и познакомимся, как я рада!

Хлое был понятен дальнейший ход ее мыслей. Надеюсь, этот-то наконец окажется тем, кто нужен. Тем, кто сумеет тебя удержать, у кого хватит мужества остаться с тобой.

Матильда занялась посудой. Хлоя смотрела на нее с глубокой нежностью. Мать казалась усталой, постаревшей, но по-прежнему элегантной. Одета она была просто, но элегантность не очень зависит от одежды. Это способ существования.

Хотя они не виделись уже полгода, Хлоя затруднилась бы сказать, действительно ли ей не хватало матери. Всегда тяжело возвращаться в родительский дом, в обстановку, которая равнозначна счастливому детству.

Пока однажды все не превратилось в ужас.

На кухне появился отец, вернувшийся с утренней прогулки. С тех пор как он бросил работу, это стало ритуалом. Каждое утро вставать спозаранку и отправляться бродить по полям.

– Привет, дочка, – бросил он, целуя Хлою.

– Привет, па…

Они никогда не знали, что сказать друг другу. Он, мрачноватый деревенский малый, скупой на слова и излияния чувств. Гордый успехами своей старшей дочери, но никогда этого не говоривший. Счастливый тем, что она здесь, хотя ни за что этого не покажет и не признается. Как если бы слова внушали ему страх. Как если бы чувства были слабостью.

Хлоя пошла в него. Во многом.

Он уселся напротив нее, налил себе кофе.

– Можно я завтра утром пойду с тобой? – с надеждой спросила Хлоя.

И мгновенно перестала понимать, зачем она это предложила.

Удивленный не меньше ее, он пожал плечами:

– Если хочешь, но я не буду дожидаться десяти часов, пока ты проснешься… И у тебя хоть есть нормальная обувка?

– У меня есть очень красивые зеленые лодочки на шпильках, – улыбнулась Хлоя. – Думаешь, подойдет?

Мать засмеялась, отец скривился.

– Если подвернешь ногу, не хнычь! – проворчал он.

– Ты понесешь меня на спине.

– Можешь не рассчитывать. Я уже слишком стар для такого.

– Нет же, – развеселилась Хлоя. – Сил тебе по-прежнему хватает, я уверена.

– Годы, дочка… Годы не знают жалости.

Дело не только в годах, подумала Хлоя.

В углу кухни появилась Тень. Возникшая из ниоткуда.

Нет, из моей головы. Возможно, больной.

* * *

– Вы не против пойти напиться?

Лавалю удалось убедить шефа открыть дверь квартиры, куда тот забился, как раненый зверь. Настоящий подвиг.

– Я знаю один симпатичный паб тут недалеко.

– А потом? Приведешь меня обратно и уложишь на диван? А если будешь совсем лапочкой, то стянешь с меня башмаки и подоткнешь одеяльце… А завтра утром у меня будет похмелье и желание проблеваться. Но лучше не станет. Ну и скажи на милость, что это даст?

Лаваль только вздохнул. Можно подумать, пьянка вообще может что-то дать. А в этом случае ничто не могло по-настоящему помочь.

– Ты зачем приперся, Пацан? Посмотреть, готов ли я вернуться на службу?

– Нет, конечно же нет! Слишком рано…

Гомес уселся прямо напротив и уперся в него язвительным взглядом.

– Слишком рано? Так ты полагаешь, что через месяц станет лучше? Или, может, через два? Или через шесть? Сколько, по твоей прикидке, мне осталось так мучиться? По-твоему, сколько времени я буду скорбеть?

Лаваль расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

– Не знаю.

На лице Гомеса появилась жутковатая улыбка. Того, кто страдает и хочет поделиться.

– Нет, ты не знаешь, лейтенант. Впрочем, ты ничего не знаешь. Лучше не станет и через десять лет. Лучше не станет никогда. Никогда, усек?

– Не говорите так, патрон.

– Я вернусь на следующей неделе, – холодно заявил Гомес. – Если окажусь таким трусом, что до того времени не разнесу себе череп. Устраивает тебя такой ответ?.. И не приходи сюда больше. Мне не нужна нянька.

Лаваль встал и натянул куртку.

– Ладно, майор. Как пожелаете. До следующей недели.

Гомес услышал, как дверь хлопнула чуть сильнее необходимого, и остался неподвижно сидеть в кресле в гостиной.

То, чего он боялся, случилось. Теперь ребята начнут его жалеть. Придется обращаться с ними еще жестче, чтобы избежать еще и этого оскорбительного сочувствия.