– Филиппу не позволят брать грифона в школу, – возразил Мэтью. – Нью-Хейвен – прогрессивное место, но и там существуют пределы.

– Грифона, быть может, и не позволят, а вот лабрадора-ретривера – вполне. Конечно, надлежащим образом обученного и со всеми необходимыми сертификатами, – размышляла я вслух. – Если наложить крепкое маскирующее заклинание, Аполлон вполне сошел бы за собаку-помощника.

– Не собака, мама, – возразил Филипп, заставляя свою лошадку двигаться легким галопом по овечьей шкуре. – Грифон.

– Да, Филипп, – ответила я, выдавливая из себя улыбку.

У моего сына был ручной грифон. Моя дочь наслаждалась вкусом крови.

Теперь я начинала понимать, почему мои родители оградили меня от магии столь радикальным способом.

Мы спустились во внутренний двор, где расположилась остальная часть семейства. Большой разноцветный зонт защищал от предвечернего солнца. На столе были расставлены закуски и напитки. Все оживленно переговаривались. Уж не знаю, кто выпустил Аполлона, но грифон прохаживался рядом.

– Значит, ты внял совету моего предка Сары Бишоп и вернулся в Хедли, – говорила Сара. – Отказаться от мечтаний о славе ради заботы о матери и сестре – это требовало мужества.

– Тогда мне так не казалось. – Маркус с неимоверной скоростью колол фисташки, бросая скорлупу Аполлону. – Находились люди, обвинявшие меня в трусости.

– Легко обвинять, когда не живешь бок о бок с твоим отцом.

Если Маркус испытывал напряженность, этой фразой Сара мгновенно ее разрядила. Меня в тетке всегда восхищало сочетание предельной честности с умением сопереживать.

Я сжала Сарино плечо, благодаря за поддержку, и села напротив графина с ледяным чаем.

– Все уладилось? – спросила Сара, удивленно посмотрев на меня.

– Конечно, – ответила я, наливая чай. – Мы с Мэтью обсудили, как нам быть с Аполлоном.

– Грифону не понравилась разлука с Филиппом, – сказала Агата.

– Ничего удивительного, – подхватил Маркус, отправив в рот горсть фисташек. – Связь между фамильяром и прядильщиком должна быть очень сильной. Как Бекка реагирует на это?

– Пока не выказывает признаков ревности, – задумчиво ответила я.

– Подожди, – засмеялся Маркус. – Когда Филипп предпочтет играть с Аполлоном, а не с ней, ее чувства сразу изменятся.

– А может, Аполлон – их общий фамильяр? – с надеждой спросил Мэтью.

– Сомневаюсь, что такой трюк сработает, – возразила я, разбивая надежды мужа. Мои слова так его огорчили, что пришлось сгладить их горечь поцелуем. – Помнишь, о чем мы говорили? Фамильяр – палочка-выручалочка для конкретного прядильщика и настроена на его способности.

– И поскольку Бекка и Филипп – двуяйцевые близнецы, способности у них будут разные. И фамильяры тоже разные, – сказал Маркус. – Теперь понятно.

– Мы пока не знаем наверняка, является ли Бекка прядильщицей, – напомнила я.

Все посмотрели на меня с сожалением, будто я лишилась рассудка.

– Давайте во всем видеть светлую сторону, – вздохнула я. – По крайней мере, у нас будет помощник, приглядывающий за обоими.

К этому времени Мэтью выпил целый бокал вина, и его настроение несколько улучшилось.

– Я помню, как стремительно Корра бросалась на твою защиту, когда тебе грозила опасность, – сказал Мэтью.

– Она действовала еще стремительнее, если мне требовалась помощь или магический пинок под зад. – Я взяла его за руку.

– Сила, которой ты обладаешь, вдобавок снабжена еще и монитором слежения в виде мифологического существа. Согласись, что это удивительно, – заявила Агата.

– Меня всегда удивляло, каким образом прядильщики узнавали, что они отличаются от прочих ведьм, если рядом не было других прядильщиков и никто не мог им помочь, – призналась Сара. – Еще удивительнее были причины, толкавшие их на создание собственных заклинаний. Ведь могли бы идти традиционным путем: изучать гримуары, перенимать навыки окружающих ведьм… Теперь я знаю, как это происходит.

– У моего отца была цапля, – напомнила я тетке. – Когда мы встречались в шестнадцатом веке, я не удосужилась спросить, в каком возрасте у него появился Бенну.

– А мне кажется, что фамильяры немного похожи на прививку, – сказал Маркус. – Крупица магии, уберегающая от больших бед. Звучит вполне разумно.

– Ты серьезно?

Я как-то привыкла думать о Корре в понятиях детского велосипеда со вспомогательными колесиками и не могла переключиться на другую метафору.

– Вполне серьезно. Фамильяр – нечто вроде вакцины для детских прививок, – развил свою мысль Маркус. – После всех этих разговоров про тысяча семьсот семьдесят пятый год я потом много думал о прививках. Помимо войны, другой главной темой разговоров в колониях были прививки. Вспоминая Банкер-Хилл, я вспомнил и об этом.

– Думаю, так продолжалось, пока не была подписана Декларация независимости, – заявила я, вставая на знакомую историческую основу. – Этот шаг наверняка поднял медицину на более высокий уровень.

– Должен вас разочаровать, профессор Бишоп, – засмеялся Маркус. – Знаешь ли ты, чтó праздновали в Бостоне четвертого июля тысяча семьсот семьдесят шестого года? Вовсе не событие, произошедшее в далекой Филадельфии. Говорю тебе как живой свидетель. В городе, да и по всей колонии, радовались решению властей Массачусетса отменить закон о запрете прививок от оспы.

Даже сегодня оспа считалась ужасным заболеванием, против которого не существовало эффективных методов лечения. Риск заразиться при контакте с больными по-прежнему оставался очень высоким. От оспы умирали и в наши дни. У заболевшего поднималась температура, и он горел, как в лихорадке. На лице и теле появлялись гнойники, оставлявшие затем уродливые шрамы. Мэтью настоял, чтобы перед нашим путешествием в XVI век я сделала прививку от оспы. Помню, как на месте прививки появился один-единственный гнойник. Эта отметина останется со мной до конца дней.

– Оспу называли молчаливым убийцей. Мы боялись ее сильнее, чем английских ружей и пушек, – продолжал Маркус. – Ходили слухи, что при отступлении из Бостона англичане намеренно побросали в городе зараженные одеяла и оставили своих больных. Твой предок Сара Бишоп говорила мне, что для победы в войне нам понадобится больше хирургов, чем солдат. Она оказалась права.

– Значит, после Банкер-Хилла ты решил учиться на хирурга? – спросила я.

– Нет. Сначала я вернулся домой и выдержал очередной всплеск отцовского гнева, – ответил Маркус. – Потом настала зима, а с ней – затишье в боевых действиях. Когда к лету сражения возобновились и солдаты вновь собрались со всех колоний, число заболевших оспой стало стремительно расти, пока мы не оказались на грани эпидемии. – Поймав мой удивленный взгляд, он пояснил: – У нас не было никаких лекарств против оспы. Только надежда выжить. – Маркус повернул левую руку ладонью вверх и показал белый круглый шрам с ямочкой в центре. – Мы намеренно заражали себя легкой формой оспы, чтобы приобрести иммунитет. Случайное заражение означало почти верную смерть. Быть может, Филадельфия и праздновала независимость от короля, но в Массачусетсе мы просто радовались возросшим шансам остаться в живых.