ей об этом сказать. Даже после пожара, в котором сгорел её муж, ты увидел её сидящей и курящей, глядя на сгоревший дом. Она не плакала и не смеялась, а сидела и всё время курила. Ничего не ела, не спала, только курила. Уже через три месяца после того, как сгорел дом, руки сестры так пропахли сигаретами, что даже на расстоянии первое, что можно было почувствовать – это запах дыма.

– Да сколько мне уже осталось…

Так сестра стала поговаривать с тех пор, когда ей исполнилось пятьдесят.

– Всё, что я пережила в своей жизни… Мне казалось, что только ко мне судьба так жестока, было обидно… Что у меня есть? Ни детей, ничего… Когда погибли братья, я подумала, что лучше бы я вместо них умерла, а после смерти родителей я вообще чуть с ума не сошла. Но я не могла бросить тебя с Гюном. Казалось, что в мире мы одни только и остались… Потом ещё и с мужем пожить не успели, как такое случилось… Ты всегда для меня был не братом, а сыном и мужем…

Наверное, так и было.

Иначе она не смогла бы почти год – всю весну, лето и осень – ходить с блюдцем по насыпи вокруг рисовой плантации, собирая росу. Когда ты лежал в параличе с перекошенным ртом, она где-то услышала, что можно вылечиться, если каждый день выпивать по блюдцу утренней росы. Чтобы собрать блюдце росы до того, как встанет солнце, сестра просыпалась ещё до зари и ждала рассвета. Именно после того случая жена перестала жаловаться на сестру, стала обращаться к ней не как к невестке, а как к свекрови. Жена с брезгливым лицом говорила: «Я бы так не смогла».

– Перед смертью я хотела попросить прощения у твоей жены за три вещи.

– О чём ты?

– За Гюна… За то, что сорвалась на неё за срубленное абрикосовое дерево… За то, что не дала ей ещё лекарства, когда она мучилась с животом.

Гюн… Ты замолчал. Сестра встала.

– Вот еда, поешь, если проголодаешься. Будешь сейчас есть?

Сестра указала на поднос с керамическими крышками.

– Нет, пока не хочется, я только проснулся.

Ты тоже встал вслед за сестрой. Когда она обходила вокруг дома, ты пошёл за ней. Всё в доме, за которым жена уже не ухаживала, сильно запылилось. Проходя мимо площадки с горшками, сестра рукой смахнула пыль с крышек.

– Как ты думаешь, Гюн ушёл в лучший мир?

– Зачем ты об этом?

– Гюн, наверное, сейчас тоже ищет твою жену. Он вдруг стал мне сниться. Кем бы он стал, если бы остался жив?..

– Кем-кем, стал бы таким же стариком, как мы с тобой…

Когда семнадцатилетняя жена выходила замуж за тебя двадцатилетнего, Гюн заканчивал начальную школу. Он был заметно умнее своих сверстников. Он слушался старших, был вежлив со взрослыми, хорошо учился, у него были красивые крупные черты лица. Встречая его на улице, все удивлённо оборачивались: «Чей же он сын?» Когда после окончания начальной школы его не могли отдать учиться дальше, он начал упрашивать тебя, своего брата, и сестру. Кажется, его слова тебе слышатся и сейчас: «Брат, устрой меня в школу», «Сестра, устрой меня в школу». Он каждый день со слезами упрашивал, чтобы его отправили учиться дальше. Прошло несколько лет после окончания войны, но в местах, где она прошлась, оставалась беспросветная тьма. Как можно было жить в такой нищете? Иногда тебе кажется, что всё было будто во сне. Во время войны тебе прокололи шею бамбуковым копьём, но ты выжил. Оставшись старшим наследником в роду, ты был вынужден думать, как прокормить семью. Возможно, от такой сложной жизни ты и хотел уйти из дома. В то время было нелегко даже достать пропитание, не говоря уже о том, чтобы отдать брата в школу. Ты и сестра не слушали уговоров Гюна, поэтому он начал упрашивать твою жену:

– Хёнсу[3], я хочу ходить в школу. Пожалуйста, отправь меня в среднюю школу. Всю жизнь буду тебе обязан.

Жена сказала, что раз он так хочет, надо отдать его в школу, чего бы это ни стоило.

– Я тоже не учился в школе! А он-то хоть начальную закончил, – возразил ты.

Ты не ходил в школу из-за отца. Он был доктором традиционной медицины и после смерти двух других сыновей во время эпидемии чумы не отпускал тебя никуда, где собиралось много людей, даже в школу. Отец сажал тебя рядом и обучал китайским иероглифам.

– Давай отдадим его в школу, – уговаривала тебя жена.

– На какие деньги?

– Можно же продать участок.

Услышав эти слова, твоя сестра сказала: «Она спустит всё состояние!» – и выгнала жену из дома. Только через десять дней, когда ты был пьян, твои ноги повели тебя к дому родителей жены. Обогнув гору, ты дошёл до той хижины и остановился перед запечатанным окном комнаты на заднем дворе, который плотно зарос бамбуком. Ты пришёл туда не для того, чтобы забрать жену. Ты был пьян от вина, предложенного хозяевами после работы на поле, и опьянение привело тебя туда. Хоть не ты выгнал жену из дома, после случившегося ты не мог как ни в чём не бывало войти в дом родителей жены, поэтому остался стоять на заднем дворе. Из дома доносились голоса жены и престарелой тёщи. После каких-то слов жены тёща повысила голос: «Ну и не возвращайся в этот проклятый дом, забирай свои вещи и уходи от них навсегда». Но жена, всхлипывая, возражала своей матери: «Что бы ни случилось, я до смерти буду там жить. Это мой дом, почему я должна оттуда уходить?» Слушая, как жена, всхлипывая, спорит с тёщей, ты так и остался стоять, прислонившись к забору, пока бамбуковые заросли не начали окрашиваться утренними лучами. Когда жена вышла из дома, видимо, чтобы приготовить завтрак, ты схватил её за руку. Похоже, она всю ночь плакала, и её чёрные, большие, как у коровы, глаза опухли так, что остались одни только щёлочки. Даже когда она от удивления широко открыла глаза, они остались щёлочками. Сжав её руку, ты прямиком направился домой через заросли бамбука. Выйдя из бамбукового леса, ты отпустил её руку и пошёл впереди. Роса капала на брюки. Как всегда, отставая, жена догоняла и просила, тяжело дыша: «Иди помедленнее!»

Как только она вошла в дом, не Хёнчхоль, а Гюн первый побежал ей навстречу.

– Хёнсу! Я не буду проситься в школу, только ты не уходи больше из дома!

В глазах Гюна стояли слёзы отчаяния. Он так и не поступил в среднюю школу и помогал жене по хозяйству. Когда он работал с ней в горном поле, если высокие стебли гаоляна закрывали