— Полина!

— Что?! — замирает у дверей и всплескивает руками. — Прости, что вообще пришла тебя навестить! Больше не приду!

А я уже говорила, что у моей сестры вечное ПМС? Ну вот.

Чача не уходит из палаты до тех пор, пока не является медсестра и не зовёт меня на физиопроцедуры. И за эти несколько часов проведённых вместе я готова сказать Паше большое спасибо! Он — единственный, кто не завёл песню о том, какая я глупая, не расспрашивал, почему пила, с кем пила и что вообще со мной происходит. Знаю, Паша потом задаст все эти вопросы, долго терпеть не сможет, надо же и ему меня поучить, но, по крайней мере, сейчас я благодарна ему за разговоры ни о чём, за то, как расслабленно смогла почувствовать себя в его присутствии. А ведь могла бы и сама его вопросами закидать. Отлично помню наш с Вероникой разговор. Но… решила перенести все расспросы до лучших времён.

Больше ко мне не подключали всякие проводки, не надевали кислородную маску и даже разрешили пройтись по коридору, так что закат я провожала стоя у окна и раздумывала над глупостью вроде: почему дни, когда светит солнце, а не стеной идёт дождь, мне приходится проводить в больнице и давиться чувством одиночества и собственного бессилия?.. Ведь игра ещё не закончена, а я так и не узнала, что было на флэшке. Уверена, на той, что сейчас у Вероники — копия видео. Оригинал остался у Яроцкого. И вот невольно задаёшься вопросом — смотрел ли он? Знает ли что там — на флэшке. И если это видео каким-то образом связано с моим здоровьем, неужели в этом парне не осталось ни капли человечности, раз он продолжает меня уничтожать?..

Последние лучи окрасили улицы в красный, когда под окнами больницы остановился мотоцикл, водитель в шлеме поднял голову и, несмотря на то, что отлично знала — в окнах пятого этажа, в которых отражается солнце меня вряд ли можно увидеть, мурашки бессовестно побежали по коже, а странная глупая бабочка крыльями забилась в животе.

Я всё ещё помню тебя, улыбчивый мальчик с ямочками на щёках и искрящейся теплотой в зелёных глазах. Как жаль, что тебя не стало.

Неделю спустя

— Помни, ты поклялась отцу, что подобное больше никогда не повторится! — Мама стоит в коридоре и поучает меня. Сильная женщина, глаза которой блестят от слёз.

— Знаю, мам. Больше никаких пьянок, никаких ночёвок вне дома, никакой Светлаковой, — зашнуровываю кеды, сидя на пуфике в коридоре, а мама плечом подпирает встроенный в стену шкаф и держит в руках кружку с дымящимся кофе.

Полина сегодня ушла на полчаса раньше: то ли обиду на меня затаила, то ли не желает появляться в школе плечом к плечу с сестрой, которую там уже чуть ли заразной не заклеймили.

А я вот только выходить собираюсь. Волнуюсь ли? Есть такое.

И снова в школу, как в первый раз.

«Выше нос, плевать на всех, пусть шепчутся, нет до них никакого дела», — повторяю про себя, как мантру.

До Светлаковой нет дела. До Яроцкого нет. Хотя… пожалуй немного душит интерес посмотреть на физиономию человека по вине которого оказалась в больнице. Неужели ни капельки совесть не душит? Сомневаюсь, что она вообще у него есть.

Из больницы меня выписали три дня назад. Но ещё там мама не выдержала и принялась мягко меня поучать, умолять больше так не поступать, а то она поседеет раньше времени, а отец и вовсе запрёт меня в кладовке и больше никуда не отпустит и плевать в какой Ад превратится моя жизнь. Ведь, по крайней мере, здоровью моему ничто угрожать не будет. Что тоже довольно сомнительно. Ну какая жизнь в кладовке? Серьёзно. Или у бабушки за пятьсот километров отсюда — та же кладовка.

— Как тебе новый рюкзак? Нравится?

— Мам, откуда деньги?

— Лиза, — вздыхает, — просто не думай об этом, а я не стану спрашивать, куда делся твой старый. Идёт?

— Идёт, — пожимаю плечами, ещё с несколько секунд смотрю на новенький рюкзак из кожзаменителя с золотистыми молниями, набрасываю стёганую куртку поверх мягкого белого свитера, вязаную шапочку на голову натягиваю, ещё раз смотрю на себя в настенное зеркало над обувным шкафчиком и только ради мамы сдерживаю удручённый вздох.

Сегодня я пыталась красиво накраситься. Даже косметику у Полины позаимствовала. Но, мягко говоря, вышло не очень. Никогда не было желания учиться правильный макияж делать; ресницы тушью подкрасить, прозрачный блеск для губ, да и отлично. «Естественная красота — всегда модно», — любит говорить мама, убеждая, что я очень даже хорошенькая, на что Полина обычно фыркает и заверяет, что на серых мышей в наше время никто не смотрит.

Может и так. Вот только раньше меня это не особо волновало, даже во времена влюбленности в Макса понимала, что яркая помада, или вызывающий цвет волос скорее рассмешат такого парня, как он, чем привлекут нужное внимание. Так что и не загонялась особо, да и неряхой меня тоже не назовёшь. Заучкой, батаничкой — нет. Грязнулей неопрятной — нет. Я где-то на том уровне серости, которая и в глаза не бросается, но и восхищения не взывает. Обычная — моя внешность. В отличие от Светлаковой, которую не понятно за какие заслуги природа идеальным телом и личиком не обделила.

Мой нос слишком вздёрнут в отличие от прямого и безупречного носа Вероники. Губы не достаточно полные, чтобы стать изюминкой. Ресницы вовсе не пышные, а брови далеко не лучшей формы, хотя… на переносице не срастаются — уже хорошо.

Вероника загорелая, а я бледная, как поганка. Её глаза даже без косметики выразительные, а мои хоть и большие, но серые, призрачные какие-то и совершенно не привлекательные.

Хорошо хоть тоник с волос смылся. Пришлось постараться.

И чем это я занимаюсь?

С чего вообще вдруг себя с Вероникой сравниваю?..

Удручённый вздох всё же вырывается на свободу.

— Пока, мам.

— Люблю тебя! — целует в щёку. — Сегодня у нас семейный ужин, много чего обсудить надо, в том числе поездку к бабушке, так что никаких планов на вечер.

— Какие могут быть планы на вечер у той, кто наказан и обязан сидеть дома?

— Ну ты же всё понимаешь.

— Конечно, — улыбаюсь. — До вечера.

Спускаюсь по ступеням, проверяя время на дисплее телефона и понимаю, что вышла раньше, чем следовало бы, так что вероятнее всего Зою ещё ждать придётся.

А ещё придётся сделать вид, что это белоснежное «BMW» s-класса, которое как отполированный бриллиант блестит в лучах утреннего солнца и припарковано у моего подъезда принадлежит вовсе не семье Вероники, и это вовсе не она сейчас вылупилась в окно и подзывающе машет ладошкой.

— Лиза! — кричит вслед, когда я уверенной походкой двигаюсь прочь. — Лиза!

— Ты вспомнила моё имя? — посылаю ей холодную улыбку и продолжаю идти.

Догоняет, цокая по асфальту своими каблучками, и преграждает мне дорогу.