— Я тоже, — рычит папа, скорее всего поглядывая на маму. — Хотелось бы поподробнее узнать, что стало причиной таким переменам?

— Что ж… — Геннадий Петрович не даёт ссоре разгореться, — завтра Лизу переведут в палату и вы сможете навещать её чаще, сегодня же прошу вас дать девочке отдохнуть и не тревожить её расспросами, которые могут усугубить и без того шаткое состояние.

Потолок кружится, кружится… Раскачивается из стороны в сторону, как безмолвная колыбельная.

Спи, Лиза, засыпай.

— Прекрати… Прекрати. Полина, прошу, прекрати реветь! У меня уже одеяло от твоих слёз мокрое!

Полина шморгает носом, хватает с больничной тумбочки салфетку и громко высмаркивается.

— Ты могла умереть, — и будто сама с собой разговаривает. — Умереть могла.

— Всё как всегда. Ничего нового, — пытаюсь её как-то подбодрить, но Полина продолжает лить слёзы. Что тут поделаешь, такая уж у меня сестра — каждый день разная сумасшедшая сестрёнка.

Я в больнице уже три дня. Из реанимации перевели в отделение терапевтической кардиологии в платную палату хоть и с совдеповским ремонтом: отшелушивающейся побелкой, выкрашенными в грязно-жёлтый стенами и древними жалюзи на окнах, но зато я здесь одна, за что родители и платят, судя по всему. Чем платят, когда у нас денег в обрез? Хороший вопрос, но пока не стану интересоваться, и без того проблем на их головы навалила.

И спасибо доктору… убедил их, что наказывать меня сейчас — не очень разумно.

Наказывать?.. Да бросьте, я родилась наказанной.

Два дня мама не отходила от койки, заставляла есть через силу, спать через силу, даже читать запретила — якобы организму нужен полный отдых. Разумеется, о том, что я себя отлично чувствую, с тем же успехом можно было стенке рассказывать.

Папа делает вид, что не злится, но я слишком хорошо его знаю — «отпустит» его только через недели две. Он у меня хоть и строгий, со стальной закалкой, но себя очень винить любит, буквально мысленно наказывает, ругает, каждый раз, когда что-то идёт не по его плану. Ну или на Полине злость срывает… не повезло моей сестре. Меня-то не накажешь, даже оплеуху не отвесишь, мало ли как сердечко отреагирует. Вот и достаются все «вкусняшки» семьи Багряновых моей младшей сестре. Даже жалко её, поэтому и пытаюсь быть помягче, на уступки иду, защищаю…

Сидит сейчас душится слезами, хоть и заверяю, что всё со мной нормально, но Полина будто не слышит. А у меня вот к ней куча вопросов. Заорать, чтобы замолкла, что ли?

— Что в школе? — пытаюсь достучаться.

Вновь высмаркивается, заправляет за уши светлые волосы, с которых практически смылась голубая краска и трёт распухшие от слёз глаза.

— Что там может быть? Школа, как школа, — отмахивается и с минуту неотрывно смотрит на капельницу, будто считает падающие капельки физраствора.

— Почему раньше не пришла ко мне? — ёрзаю в скрипучей койке, от которой уже реально болит зад, пытаюсь приподнять подушку повыше; Полина помогает.

— Угадай, — бросает не глядя.

— Папа наказал?

— Хорошо, что не побил.

И вправду… хорошо.

— Прости, — прочищаю горло, в котором першит. — Больше не стану просить тебя меня прикрывать.

Полина мнёт пальцами уголок от моего пододеяльника, и я вижу, как по щекам вновь стекают слёзы.

Глупая. Она тут в чём виновата? Это я дура. Это Яроцкий мудак.

— Спросить хотела: это Вероника ведь скорую вызвала?

— Да. И маме позвонила.

— И как много она теперь знает?

— У мамы спроси. Она с ней разговаривала, а не я.

— А разве Вероника — не твоя подруга? — прячу в голосе скептицизм.

Полина поднимает на меня красные глаза:

— Да не знает она ничего. В школе многие треплются о том, почему ты в больницу загремела, кто-то даже ставки делает…

— Всё, как обычно.

— Да, но главная версия: недомогание, стресс, упала в обморок вот и всё. Вот что сказала Вероника, а все, понятное дело, в это поверили.

Раздумываю, кусая губу. Правда ли всё так?

— У меня была флэшка, — с опасением смотрю на Полину. — Мама… мама не видела?

— Какая флэшка? — слёзы высыхают в глазах сестры, лицо напрягается.

— Серебристая такая… на маленькой цепочке. Вероника тебе ничего не передавала?

— Мне? Почему она должна была передать её мне?

— Да просто… просто ты говорила, что вы близки, вот я и подумала.

Подумала, что раз уж Вероника знает, что Полина также участвовала в игре, то почему бы не передать копию записи через мою сестру?.. Но нет, видимо флэшка всё ещё у Светлаковой.

— Я завтра спрошу у неё.

— Нет, не надо.

— Почему? — Полина хмурится. — Что на той флэшке?

— Ничего хорошего, — тяжело вздыхаю.

Полина задумывается, но вскоре качает головой:

— При тебе был только телефон и немного денег в одежде, которую Вероника домой к нам привезла. Мама не очень-то её визиту обрадовалась. Папа вообще сказал, что не дай Бог нас ещё хоть раз с ней рядом увидит.

Вздыхаю:

— Считают, что это Вероника меня напоила?

— Ну ты типа у неё ночевала. Всё логично.

— Я у неё и ночевала.

— Но мама не знает, что ты половину ночи в баре протусила. Почему мне не сказала? Я думала ты с Чачей развлекаться ходила.

Отвожу взгляд и вновь вздыхаю:

— Вероника тебе сказала?

— Сказала, чтобы я лучше за тобой присматривала. И что бар — не место для такой, как ты.

— Такой, как я? — усмехаюсь. — Почему она это тебе сказала, а не своему Яроцкому?

— Так это он тебя…

— Хватит, — прикрываю глаза и откидываюсь затылком на подушку. — Не хочу о нём говорить.

— Он три для уже в школе не появляется.

— Хватит, Полина!

— Прости… — тупит взгляд.

Надоело слушать о Яроцком! Надело говорить о Яроцком! Надоело думать о Яроцком! Постоянно о нём думаю! Как заноза в заднице!

— Папа сказал, что не пустит тебя больше в школу.

— Тогда его дочь без среднего образования останется.

— Ты сама виновата, Лиз.

— Нотации мне теперь читать будешь?!

— А что?!

— Можно? — Лицо Паши и белая розочка с ещё не раскрывшимся бутоном просунутые в дверь палаты очень вовремя обрывают наш спор.

— Привет, Чача, — бросает ему Полина гадко. — Роза? Как банально. Я уже ухожу. Можете делать свои делишки, только не перестарайтесь.