На следующий день Патрик Уоллингфорд уже лежал на больничной койке, и рядом с ним покоился огромный кулек, вроде бы не имевший к нему отношения, внутри которого под бесчисленными слоями бинтов скрывалась его новая левая рука. По круглосуточному информационному каналу передавали повтор пресс-конференции с участием миссис Клаузен, а сама миссис Клаузен, алчно поглядывая на Патрика, сидела у него в изголовье.

Собственно, взгляд Дорис был устремлен на самые кончики указательного, среднего и безымянного пальцев и краешек большого. Под бинтами новую руку Уоллингфорда охватывал особый браслет, обеспечивая полную иммобилизацию кисти. Бинтов было так много, что определить, какую именно часть руки трансплантировали Патрику, казалось невозможным.

Сюжет о небывалой операции круглосуточный канал повторял каждый час, предваряя его общеизвестным и несколько подсокращенным сюжетом о происшествии в индийском цирке. В нынешней версии эпизод с отгрызанием руки длился всего пятнадцать секунд — уже одно это должно было подсказать Патрику, что и во всех последующих телематериалах, связанных с его операцией, ему самому будет отведена далеко не главная роль.

Он-то, как дурак, надеялся, что эта операция увлечет телезрителей, и его начнут наконец именовать «парнем с пересаженной рукой» или даже «трансплантированным», забыв осточертевшие клички «львиный огрызок» и «бедолага». На экране мелькнули кое-какие устрашающие кадры, связанные с операцией, но довольно неясные, затем показали каталку с телом Патрика в глубине коридора, хотя самого пациента разглядеть было практически невозможно, настолько плотно его окружали семнадцать исполненных рвения членов бостонской команды — хирурги, медсестры, анестезиологи.

Показали также короткий сюжет о пресс-конференции доктора Заяца и привели несколько цитат из его выступления. Естественно, слова Заяца насчет «тяжелого состояния» были вырваны из контекста, и могло показаться, что прооперированный Уоллинг-форд лежит при смерти, а тот фрагмент, где доктор говорил об иммунодепрессантах, прозвучала чересчур уклончиво и двусмысленно; впрочем, это не слишком противоречило действительности. Иммунодепрессанты, как известно, способствуют более быстрому приживлению пересаженных органов, однако человеческие руки состоят из совершенно различных тканей, а это означает, что возможны и самые различные формы и степени отторжения. Отсюда и потребность в стероидах, которые отныне (вместе с иммунодепрессантами) Уоллингфорду придется употреблять всю оставшуюся жизнь или, как минимум, до тех пор, пока он будет пользоваться рукой Отто.

Затем на экране возникла заснеженная парковка в Грин-Bee и брошенный грузовик Отто. Но миссис Клаузен на экран ни разу даже не посмотрела: склонившись над рукой своего покойного мужа, она не сводила глаз с кончиков четырех пальцев, видневшихся из-под повязки. Если бы Уоллингфорд мог что-либо чувствовать новой рукой, то непременно ощутил бы горячее дыхание вдовы.

Но пока что его новые пальцы ничего не чувствовали. В течение долгих месяцев они так и будут оставаться совершенно бесчувственными, что слегка тревожило Патрика, но доктор Заяц старался его успокоить. Пройдет почти восемь месяцев, прежде чем новая рука Уоллингфорда сумеет наконец отличить горячее от холодного, — верный признак регенерации нервов! — и только через год Патрик сможет достаточно уверенно управлять автомобилем, держа руль обеими руками. (Также лишь через год он начнет завязывать себе шнурки на ботинках, да и то лишь после многочасовых сеансов физиотерапии.)

Однако, с журналистской точки зрения, дело было проиграно; еще на больничной койке Патрик Уоллингфорд понял, что обречен: его полное или неполное выздоровление никогда не станет центральной темой сюжетов о трансплантации.

Специалисту по медицинской этике круглосуточный новостной канал предоставил, конечно, куда больше времени, чем доктору Заяцу.

— В подобных случаях, — вещал этот пропагандист «хирургии с человеческим лицом», — редко встречается такая искренность и прямота, какие свойственны уважаемой миссис Клаузен, а ее неразрывная связь с рукой покойного супруга достойна всяческого восхищения.

«Какие „подобные случаи“?» — думал, должно быть, доктор Заяц, когда от него в очередной раз отворачивалась камера. Ведь это всего лишь второй в мире случай пересадки руки! Причем первая попытка закончилась неудачей!

Но специалист по этике продолжал говорить, и телекамеры вновь и вновь показывали миссис Клаузен. Глядя на экран, Уоллингфорд ощущал страстное влечение к этой женщине. Он был от нее без ума и боялся, что больше никогда в жизни не насладится ее близостью — она этого не допустит. Он с изумлением видел, как легко Дорис сумела завладеть аудиторией и переключить внимание пресс-конференции с уникальной операции по пересадке руки на саму руку своего покойного мужа, а затем и на дитя, которое, как она очень надеялась, носит в своем чреве. Камера на мгновение застыла на руках миссис Клаузен, обнимавших ее пока еще совершенно плоский живот: правой рукой она прикрыла низ живота, а левую, с которой уже сняла обручальное кольцо, положила сверху.

Журналистский опыт сразу же подсказал Уоллингфорду, что произошло: Дорис и тот ребенок, о котором супруги Клаузен так долго мечтали, полностью заслонили его, Патрика, а также уникальную операцию, сделанную доктором Заяцем. Уоллингфорд отлично знал, что подобная «подмена» — явление в безответственной журналистской среде нередкое, хоть и не стоит утверждать, что тележурналист — самая безответственная профессия в мире.

Как ни удивительно, все это его не особенно трогало. Ну и пусть меня отставили на второй план, думал Патрик, отчетливо сознавая одно: он по уши влюблен в Дорис Клаузен. (Даже представить себе невозможно, как отреагировали бы коллеги Уоллингфорда или специалисты по медицинской этике, узнай они хоть что-нибудь об его чувствах к вдове!)

Столь горячая влюбленность казалась наваждением, тем более что Уоллингфорд отлично понимал: вряд ли миссис Клаузен когда-либо сможет его полюбить. В прежние времена, согласно богатому опыту Патрика, женщины легко влюблялись в него и так же легко расставались с ним.

Бывшая жена, например, говорила, что он чем-то похож на грипп.

— Когда ты был со мной, Патрик, — утверждала Мэрилин, — мне все время казалось, что я вот-вот умру. Но когда тебя рядом не стало, я и думать о тебе позабыла, словно тебя никогда и не было.

— Вот и хорошо, — равнодушно откликнулся Уоллингфорд, чьи чувства — во всяком случае, до сих пор! — было не так легко затронуть, как считали многие знавшие его женщины.

В Дорис Клаузен его особенно привлекала необычайная решительность, словно током заряженная чувственностью; каждое ее желание обладало безусловным и нескрываемым сексуальным подтекстом. Это происходило на глазах едва уловимо менялся голос, подбиралось все ее небольшое аккуратное тело, в предвкушении секса превращаясь в скрученную пружину.

У нее были мягкие очертания рта, красиво обрисованные губы, а в неизменных тенях усталости под глазами угадывалась готовность принимать мир таким, какой он есть. Миссис Клаузен никогда не стала бы просить человека полностью перемениться — разве что немного изменить свои привычки. Она не ждала никаких чудес. И всегда оставалась самой собой — в этом отношении ей можно было полностью доверять. Вот поэтому, собственно, Уоллингфорду и казалось, что она никогда не сможет по-настоящему оправиться после смерти мужа, ибо сама основа ее жизни дала трещину.